Город Перестановок - Грег Иган

В корчах самовоспроизводства каждый процессор на глазах выпускал сотни пар красно-зелёных проволочек «арматуры», тянувшихся в окружающее пустое пространство, пока они не достигали одной и той же запрограммированной длины, после чего вдруг поворачивали на сто восемьдесят градусов и начинали расти в противоположном направлении. Поблёскивая причудливо движущимися бороздками, проволочки метались туда-сюда от поверхности материнского компьютера к невидимой границе и обратно, пока целиком не заполняли это пространство, словно какой-то странный электронный шёлк, сам собой соткавшийся в плотный кокон.

При большом увеличении проволочки превращались в длинные цепочки клеток со стрелочками на концах, частично раскрашенных в яркие оттенки, обозначающие «активированные» состояния. От стрелки к стрелке перемещались блестящие полоски: чередующиеся тёмные и светлые участки представляли собой зашифрованные двоичным кодом схемы дочерних машин, извлечённые из центральной памяти.

Темп ещё замедлился, и процесс стало возможным рассмотреть в деталях. Всякий раз, как световой импульс достигал конца проволоки, прозрачный «вакуум» нулевого состояния трансформировался в «зародыш» клетки, обозначаемый невыразительным серым кубиком. Последующие данные сообщали новой клетке, чем она должна стать, – каждый импульс или отсутствие импульса переводили её в чуть иное переходное состояние, приближая к требуемому итогу. Именно по этому принципу проволочки и росли из материнского компьютера, удлиняясь за счёт того, что надстраивали себя на концах.

Заполнив целиком объём, который будет занимать дочерняя машина, проволочки начинали укорачиваться, шаг за шагом проходя обратный путь и разматывая только что свитый кокон, а за собой оставляя именно то, что требовалось по схеме. Весь процесс выглядел гротескно неэффективным – на выращивание и втягивание проволочек уходило куда больше времени, чем на постройку самих клеточек дочерней машины, но именно благодаря этому правила функционирования автомата оставались максимально простыми.

– По-моему, всё выглядит нормально, – заключил Дарэм. – Продолжаем?

– Конечно. – Мария была зачарована, она забыла все свои заботы и самоё себя. – Газуйте.

На любой скорости, при которой они могла отслеживать события уровня отдельных процессоров, не говоря об уровне клеток, ничего путного было не дождаться. Дарэм вернул темп к доступному для них максимуму, и решётка вновь расплылась в неопределённое мельтешение.

Напротив, следующая стадия должна была протекать мучительно медленно. Дарэм приготовил кофе и бутерброды. При запуске Копии с помощью системы компьютеров, которые сами представляли собой компьютерную симуляцию, суммарное замедление оказывалось двухсотпятидесятикратным: больше четырёх минут реального времени на субъективную секунду. Вопрос о двухстороннем общении не стоял – вселенная ТНЦ была герметичной, и никакие данные, которых не было в начальных условиях, не могли на неё повлиять, но подсматривать за тем, что там происходит, они всё-таки могли. Каждый час они будут видеть, чем занимается Копия Дарэма на протяжении очередных четырнадцати секунд.

Мария произвела выборочную проверку на других уровнях, начав с функционирования программ непосредственно в решётке ТНЦ. «Машинный язык» ТНЦ-компьютеров был столь же сложным и загадочным, как у любой гипотетической машины Тьюринга, шестимерной или иной, однако он был достаточно прост, чтобы дать задание программе-метапрограммисту написать и тщательно реализовать в них симуляцию обычных современных компьютеров. Таким образом, процессорные кластеры в Токио, Далласе или Сеуле симулировали клеточный автомат, представляющий собой сетку странных нематериальных компьютеров, которые, в свою очередь, воспроизводили если не физически, то логически деятельность самих процессорных кластеров. В дальнейшем всё происходило в точности, как на обычной машине, но гораздо медленнее.

Мария жевала толстые ломти белого хлеба, проложенные сыром и листьями салата. Сегодня был вторник, середина дня; большая часть окружающих квартир пустовала, улица под окном оставалась безжизненной. Ближайшие офисные здания пустовали, если не считать незаконных жильцов, не показывавшихся на глаза; там, где солнце просвечивало насквозь соседний дом, Мария различала сохнувшее бельё на верёвках, протянутых между клетушками рабочих мест.

– Дарэм включил музыку – оперу двадцатого века под названием «Эйнштейн на пляже»[10]. Звуковых систем у него не было, он просто вызвал это произведение из библиотеки, закупленной для «Эдемского сада», и поставил на проигрывание через динамики терминала. Мария спросила:

– Чем вы займётесь, когда это закончится?

Дарэм откликнулся без колебаний:

– Завершу всю серию из пятидесяти экспериментов. Запущу развёртывание планеты Ламберт. С недельку попраздную. Прогуляюсь по главной улице Города Перестановок. Дождусь, чтобы отключилось ваше хитрое блокирующее устройство. Разбужу своих пассажиров в их отдельных мирах и надеюсь, что некоторые из них захотят время от времени со мной разговаривать. Почитаю, наконец, Достоевского. В оригинале…

– Очень забавно. Я же сказала «вы», а не «он».

– Я предпочитаю думать о нас как о едином целом.

– Серьёзно.

Дарэм пожал плечами.

– А вы чем займётесь?

Мария поставила на стол пустую тарелку и потянулась.

– О… буду спать до полудня. Неделю. Валяться в постели и размышлять, как мне сообщить матери, что она теперь может позволить себе сканирование, и чтобы при этом не показалось, что я ей командую.

– Бросьте эту идею.

– Она умирает, – просто сказала Мария. – И она может спастись, никому не повредив. Не «вырывая еду изо рта у следующего поколения», или почему уж там она считает сканирование преступлением. Вы что, правда думаете, будто она искренне не хочет остаться в живых? Или не захотела бы, если бы могла продумать всё как следует, без чувства вины и морализаторской брехни, которыми нагрузило её собственное поколение?

Дарэм не желал принимать ничью сторону.

– Я с ней незнаком и не могу ответить на этот вопрос.

– Она – ребёнок девяностых годов. Ей, наверное, воспитатели в детском саду рассказывали, что вершиной существования для неё было бы стать после смерти удобрением для дождевых лесов, – Мария задумалась над своими словами. – И вся красота в том… что она всё равно может это сделать. Просканировать себя, а потом пропустить через мясорубку и разбросать то, что получится, над Дейнтри[11].

– Да вы больная.

– Скоро у меня будут деньги. Могу позволить себе пошутить.

Терминалы хором прозвенели: первые четырнадцать секунд внутренней жизни были готовы к просмотру. Мария ощутила, как только что проглоченная еда собирается в твёрдый комок, словно сжатый кулак, у неё в желудке. Дарэм велел программе приступать.