Пока мы рядом - Рэй Клуун

— Я делал это прежде всего для себя, — усмехаюсь я.

— Это не важно. Тот поступок был очень символичным. Я часто вспоминала тот день, когда я уже считала себя трупом и не видела ни в чем смысла.

— А если бы ты заранее знала, что я такой бабник, ты вышла бы за меня замуж?

Кармен смотрит на меня, улыбается такой знакомой мне улыбкой, когда один уголок рта приподнимается:

— Да. Конечно.

Мы крепко держимся за руки, вкладывая в это рукопожатие всю свою страсть, и молчим. Мы лежим так несколько минут. Я вижу, что Кармен закрыла глаза. Вскоре она засыпает.

Я спускаюсь вниз, где Мод, Фрэнк и мать Кармен, беседуя, пьют розовое вино. Я широко улыбаюсь.

— Выглядишь счастливым, — говорит Мод.

— Да, — произношу я радостно. — Это было потрясающе.

Привет, Богиня, я устал, я весь на нервах, но чувствую себя нужным и полезным. Дэн в роли Флоренс Найтингейл. Рассказал Кармен про Нору. Она рада. Я тоже. Целую.

Мы вдвоем, здесь и сейчас,

Должно быть, это и есть то мгновенье…

Tröeckener Kecks, песня «Nu of nooit» из альбома «Eén op één miljoen» (1987)

Утром Луна забирается к нам в постель. Кармен лежит с другой стороны и, кажется, спит. Я шепчу Луне, что неплохо было бы заглянуть в гостевую комнату, где мы уложили Мод и Фрэнка. Она с энтузиазмом вскакивает.

— Шшш! — Я прикладываю палец к губам. — Маме нужно поспать!

— О да, — тихо говорит она, прикрывая рот ладошкой.

Следом за ней я поднимаюсь в гостевую комнату. Фрэнк еще спит. Мод — на ней длинная футболка — читает в постели. Непохоже, чтобы у них была бурная ночь. Позор. А Кармен была бы так довольна. Мод машет Луне, и та радостно карабкается на нее.

Я спускаюсь вниз и снова ложусь в постель рядом с Кармен. Она все еще спит. Я с любовью смотрю на нее, нежно беру ее руку и сжимаю, стараясь не разбудить. У нее тяжелое дыхание. Медленное, с нерегулярными остановками. Это мне кажется или действительно интервалы становятся длиннее? Если ей суждено умереть сейчас, во сне, это было бы здорово. У нее такое спокойное лицо. До меня вдруг доходит, что я впервые в жизни сталкиваюсь со смертью. Что же происходит в этот момент? Когда организм решает прекратить дыхание, остановить сердцебиение? И долго ли это длится? Можно ли увидеть приближение конца? И что бывает за мгновения до этого? Следует ли немедленно вызвать врача или просто позволить этому случиться? У меня нет ни малейшего представления об этикете смерти и уж тем более о том, как дать человеку умереть. Приходится довериться интуиции, а моя интуиция подсказывает, что сейчас Кармен так хорошо и спокойно, что вполне можно отойти в мир иной.

Медленное дыхание продолжается минут десять. А потом Кармен снова начинает дышать нормально. И это тоже хорошо.

Пусть у нее будет еще один приятный день.

Я стал уютно онемевшим…

Pink Floyd, песня «Comfortably Numb» из альбома «The Wall» (1979)

Когда Кармен просыпается, я спрашиваю, не хочет ли она что-нибудь съесть.

— Да. Полтаблетки морфия.

— Снова болит?

Она кивает:

— Жуткая боль. В спине.

— Тогда я дам тебе целую таблетку.

— А разве можно?

— А что делать? Ты боишься, что она убьет тебя?

Она хохочет:

— Если бы… — И вдруг хмурится: — Не пора ли сказать Луне, что меня скоро не будет?

— Я уже немного подготовил ее к этому, сегодня утром.

— И что она сказала?

— Что… — Я сглатываю. — Это хорошо, если тебе больше не будет больно.

Мы вместе плачем, тронутые непосредственностью нашего солнышка.

— Тебе полегче? — спрашиваю я.

Она кивает.

— Почитать письма, которые пришли на твой адрес?

Она снова кивает.

Как настоящая звезда, она отвечает своим фанатам. Как настоящий пресс-секретарь, я печатаю ответы, которые диктует Кармен. Всем она сообщает о том, как счастлива.

— Ты оставила Луне замечательные письма в своем дневнике, — говорю я. — Я хотел бы зачитать их на траурной службе в церкви.

— О?.. Что именно?

Я беру ее дневник, оставленный для Луны, раскрываю на странице, заложенной желтым самоклеющимся листочком, и начинаю читать вслух:

Я очень надеюсь, что оставила свой след в душах многих людей, и потом они всё расскажут тебе. Я искренне считаю, и дело вовсе не в моей болезни, что если ты хочешь добиться чего-то в жизни, то должен идти вперед и добиваться своей цели. Нужно радоваться каждому дню, потому что никогда не знаешь, что будет завтра. Возможно, это звучит банально, но сейчас я не могу подыскать других слов, чтобы выразить эту мысль.

Когда-то, когда я работала «о-пэр» в Лондоне, я часто ходила с друзьями в пабы и рестораны. Помню, в какой-то момент у меня была всего одна пара туфель, да и то с дырявыми подошвами. У меня не было денег на то, чтобы отдать их в починку. И если и стоял выбор между новыми подошвами для туфель и прекрасным вечером в компании друзей, я выбирала второе. Я решила для себя: лучше выйти в прохудившихся туфлях и приятно провести время с людьми, чем сидеть одной дома с новыми подошвами.

Потом я много путешествовала по миру. И слышала от многих, что когда-то они тоже стояли перед подобным выбором, но поступили иначе. Луна, зачастую находится сотня причин не сделать чего-то, но всего одной причины достаточно, чтобы это сделать. Печально, когда приходится сожалеть о том, чего не сделал, потому что научиться можно только своими делами.

— Что-то в этом есть, раз я сама такое написала, — говорит она, краснея.

Потом я заканчиваю паковать чемодан, в который сложил для Луны сувениры от Кармен. Я зачитываю Кармен некоторые письма, которые написали для нашей дочери друзья, родные и коллеги.

Рамон пишет, что встречался с Кармен всего пару раз, на вечеринках в агентстве, где он работал вместе с папой (то есть со мной), поэтому не может многое рассказать о характере мамы, но у него сохранились очень живые воспоминания о ней. «Я помню, как был горд твой папа, когда представлял ее мне. И как я ему позавидовал. Луна, я не буду ходить вокруг да около, а скажу начистоту: твоя мама была роскошной женщиной. Я скажу папе, чтобы он не давал тебе это читать, пока ты не станешь взрослой, но у твоей мамы были такие си… извини, такой бюст, что все шеи сворачивали. Вот и все. По крайней мере, теперь ты это знаешь. Целую. Рамон, друг твоего папы».

Кармен заливисто хохочет:

— Как мило с его стороны написать такое…