Ушкуйники - Виталий Гладкий

При виде святой липы Скомонд испытал неподдельное волнение. Он прожил в Священной роще около пяти лет, и именно ее, а не жреческую избу в городище считал родным домом. Жрецы-вайделоты поприветствовали его внешне без пылких эмоций, но по их глазам читалось, что взволнованы они не меньше. Многие из них втайне считали Скомонда более достойным звания криве-кривайто, нежели Небри, и теперь связывали с ним надежды на лучшее будущее.

«Священный огонь» в Рощу не взяли (оставили в городище под усиленной охраной), ибо Шутр и жрецы не пожелали рисковать. Вдруг Большой Знич снова украдут? Тогда уж лучше убить себя сразу.

В качестве будущей жертвы Небри привел в Рощу огромного черного козла, а женщины принесли загодя приготовленное тесто. Ритуал начался с того, что криве-кривайто поднялся на специальный камень-постамент и, по обыкновению, поведал соплеменникам о героических делах предков и их добродетелях, а также о ниспосланной богами благодати в виде чудесного обретения Большого Знича. По окончании его речи жрецы закололи козла и окропили собранной в чашу кровью святую липу. Потом по малой толике той же крови добавили всем присутствующим в их кружки с пивом. Сембы верили, что кровь жертвенного животного предохраняет от всех болезней.

Затем освежеванную тушу козла разрубили на части, куски мяса нанизали на вертела и подвесили над огнем. После этого приступили к приготовлению жертвенных пирогов. Но не в печи и не на жаровнях, а согласно многовековому обычаю: женщины подавали мужчинам кругляши тугого теста, и те перебрасывали их через огонь туда-обратно, пока они не превращались в готовые, хорошо пропеченные пирожки. А уж затем начался пир, который продлился по обыкновению до самого утра.

Однако жрецы и старейшины, повинуясь призыву Небри, примерно около полуночи оставили простолюдинов наслаждаться пиршеством (еды было не очень много, зато пива прикатили несколько бочек), а сами вернулись в городище, в общинную избу. Многие были уже изрядно навеселе и потому вели себя беззаботно, однако Скомондом овладело отчего-то нехорошее предчувствие.

– Все вы помните, что когда-то наши пращуры платили дань мазонам, – начал криве-кривайто издалека. – Но однажды они отказались повиноваться мазовецкому князю Антонесу, и тогда тот, объединившись с королем Роксолании, выступил против нашего великого князя Видевута. Войско сембов было ими, увы, разбито, и тогда криве-кривайто Брутен и князь Видевут созвали представителей всех родов на совет. Когда же во время последующего жертвоприношения началась гроза, все поняли, что Перкуно обещает помочь сембам. В итоге мазоны и впрямь были разбиты, и поверженный князь Антонес прислал к Видевуту своего сына Чанвига с предложением мира. Чанвиг привел тогда с собой белую кобылицу – жертву нашим богам! – и с тех пор очень долгое время мы жили богато и счастливо…

«К чему он клонит? – мрачно размышлял Скомонд. – С чего вдруг обратился к ветхозаветной старине?»

– Возвращение нашему народу Большого Знича – очень знаменательное событие, – продолжал меж тем Небри, – и оно требует, я считаю, более щедрого жертвоприношения, нежели сегодняшнее. Но поскольку тевтонцы увели всех наших священных коней, мы уже не можем, как во времена Видевута, достойно отблагодарить своих богов за оказанную нам великую милость. Полагаю, лишь принесенная в жертву белая кобылица позволит нам надеяться на дальнейшую их помощь. А раз все наши священные кони находятся теперь в крепости Рагайна[112], значит, нужно увести их оттуда. – Взгляд криве-кривайто остановился на Скомонде. – Мы поручим это дело лучшим нашим воинам, а возглавит их… Скомонд! Поскольку именно его выделил Перкуно из всех нас, значит, ему и надлежит вернуть белых кобылиц в Священную рощу. Да будет так!

Последние слова главы жрецов прозвучали как приговор, и оспорить его не мог никто. «Похоже, Небри посылает меня на верную смерть, – несколько отстраненно подумал Скомонд. – Со времен завоевания Рагайны тевтонскими войсками под предводительством орденского фогта[113]Дитриха фон Лёдла взять ее приступом никому еще не удавалось. Что ж, чему быть, того не миновать». Он встал и молча, с достоинством поклонился криве-кривайто и всем присутствующим. Вызов был принят.

Когда встреченный сембами бродяга продолжил вместе с ними путь к городищу, небольшой кустик неподалеку от тайной тропы шевельнулся, и среди веток обозначились глаза внимательно наблюдавшего за ними человека. Затем раздалось тихое, сходное со змеиным шипение, и к наблюдателю тотчас подползли еще двое – в таких же одеждах, утыканных древесными ветками и облепленных пучками травы. То были шедшие по следам вайделота следопыты. Недолго посовещавшись, они снова разошлись в разные стороны и словно бы растворились среди деревьев.

Чуть позже один из следопытов, забравшись на высокую лесину, пристально наблюдал уже за действом, происходившим возле огромной липы. Чтобы проникнуть в святая святых лесных жителей, надо было обладать не только непревзойденной сноровкой, но и безграничным мужеством: попадись он сейчас в руки исполнявших ритуал жертвоприношения пруссов, быструю смерть посчитал бы величайшим благом. Когда жрецы и старейшины удалились по какой-то причине в сторону городища, а пир после их ухода разгорелся еще пуще, следопыт тихо соскользнул вниз и нырнул в темноту.

Вскоре он «вынырнул» в таких густых зарослях, куда даже звери вряд ли забредали, не говоря уже о людях. Там его поджидали товарищи. Перекинувшись с ними парой фраз (объяснялись они исключительно шепотом и, благо над верхушками деревьев сиял незамутненный тучами лик луны, жестами), прибывший взмахом руки указал нужное направление, и все трое двинулись вперед, ступая след в след.

Неожиданно следопыт, шагавший впереди, поднял руку, и остальные мгновенно замерли как вкопанные. Жестом приказав спутникам оставаться на местах, первый упал в траву и ящерицей – быстро и бесшумно – пополз вперед.

На небольшой лесной поляне пасся олень. Молодая и сочная трава росла здесь особенно густо, а пышные головки клевера, полные сладкого душистого сока, манили и дурманили. Олень блаженствовал, но все его органы чувств были настороже. Он слышал малейший шорох, а нервные ноздри улавливали запахи даже двухдневной давности. Умей олень говорить, рассказал бы, что прошлой ночью лиса поймала тут зайца, тоже соблазнившегося сладким клевером, а позавчера здесь же проковылял старый и больной тур, проследуемый волчьей стаей…

Однако приближения человека чуткий олень не распознал. Опытный следопыт зашел с подветренной стороны, ступая при этом так тихо, что ни одна сухая ветка не треснула, ни сухостой не зашелестел под его ногами. А когда слегка подсвеченный луной темный торс оленя оказался совсем близко, охотник бесшумно натянул лук. Стрела угодила точно под левую лопатку животного. У оленя хватило еще сил совершить беспокойный неуклюжий прыжок, но уже спустя считанные мгновения сердце трепыхнулось в последний раз, и он грузно рухнул в душистый лакомый клевер… Из чащи на поляну тотчас вышли еще два человека. Сноровисто освежевав оленя, они разрубили мясо на куски и сложили их в походные сумки. После чего продолжили свой путь, по-прежнему таясь и крадучись.