Одесская сага. Ноев ковчег - Юлия Артюхович (Верба)

– Да, так получилось.

– Не скучаешь?

– Ну, бывает иногда.

– Тогда, чтобы не скучал, – вот тебе, машинист, шпалы! – Под свист и аплодисменты начальник вручил Петьке два прямоугольника в петлицы – воинские знаки отличия лейтенанта госбезопасности, которые в народе называли «шпалы». Надо сказать, что звания чекисты получали редко, и воинская иерархия отличалась от армии – лейтенант государственной безопасности соответствовал капитану Красной армии.

Николай поднял ладонь, и все затихли. Он подошел, приобнял Петьку за плечи:

– За мужество и отвагу в борьбе с врагами нашей Родины! Поздравляю!

– Служу трудовому народу! – гаркнул Косько.

– Ну, теперь с официальной частью точно все, – улыбнулся Горлинский.

– Не все, – влезла Женька, – еще горячее и торт.

– Ну так нельзя, помилуйте, мы уже еле дышим, но устоять не сможем! Так! Товарищи офицеры! Давайте танцы! – скомандовал Николай. – Разрешите?

Он отточенным движением склонил голову и лихо прищелкнул каблуками. Женька хихикнула:

– Если муж не возражает!

– Ну нельзя быть такой идеальной! И вообще, Евгения Ивановна, я его начальник, он не откажет!

И ночью, и на следующий день, и через неделю Горлинский будет проклинать себя за этот чертов танец.

Он, как и Петька, женился в шестнадцать, но не по любви – по залету. Особо не размышлял – баба под боком, симпатичная, ласковая, обед подаст, обстирает – ну и славно. Его Зоя сидела сейчас за столом и с наслаждением ела диковинный торт. Ей было не до таких барских глупостей, – она их готовить не умела да и не хотела: дочь, сынишка, прочие домашние хлопоты, не до того.

Вальсируя, на повороте Женька резко повернула голову… Ее кудри, едва коснувшись, скользнули по выбритой до синевы щеке Николая, и он вдохнул ее запах. Эта женщина была из другой, далекой, красивой, но так и не случившейся жизни. Волосы ее пахли не маслом и стряпней, а духами. Они были блестящими, тяжелыми, и ему невыносимо захотелось запустить в них пальцы, чтобы потом еще раз медленно вдохнуть там, у шеи, и поцеловать в губы, так, чтобы она задохнулась, а потом обмякла и прижалась, ответила… А потом… задрать это дурацкое платье… Николай Дмитриевич был отличным танцором. В центральной школе танцы преподавали вместе с боевой подготовкой. И тело его помнило тренировки в танцклассе. Но тут от неожиданности он неловко оступился, и Женька на мгновение влетела в него всем телом, как будто услышала эти мысли, но тут же отстранилась.

– Простите, совсем разучился, – смущенно сказал Горлинский и, поклонившись, отошел от Жени, – отпускаю вас колдовать у стола.

Он выйдет покурить в сад, чтобы успокоиться и отряхнуть с себя Женькин запах. Ничего не вышло.

Николай Дмитриевич был хорошим начальником и отличным другом. За короткий срок он успел привязаться к Петьке, удивлялся его усердию и терпению, умелым рукам и педантичности. А влюбиться в чужую бабу, тем более своего товарища! Его личный кодекс чести такого точно не позволял. Он думал – отпустит. Минутная слабость, алкоголь… Но… Прошла неделя, потом вторая, а эта зараза Женька не шла из его головы ни ночью, ни днем.

– Николай, ты не заболел? Плохо выглядишь, – озабоченно спросит Петька.

– Да, похоже, застудился. Пройдет. А ты мне скажи, как ты, как семья? Местные не донимают?

– Да нет вроде. Ну плюют вслед, так привык уже.

– Неспокойно мне, Петр Иванович, – Николай уже принял решение. Невыносимое, но единственно правильное в этой ситуации решение. – Нехорошие слухи дошли. Надо вас срочно эвакуировать.

– В смысле?

– В прямом. Я подал рапорт о твоем переводе в связи с угрозой для жизни семьи. И твоей жизни. Мы не на Кавказе, но у тебя полгорода в кровных врагах. И у Жени твоей. На нее особо взъелись. Ты сам знаешь, на что это стадо способно. И если вас не достанут, то отыграются на детях. Надо уезжать от греха подальше. Пока не поздно. Я помогу.

Петьку как ценного сотрудника действительно через неделю переведут спецраспоряжением в Каменец-Подольский.

– Ну вот, как ты хотела, – скажет он дома. – Будем надеяться, что в Каменце народ гостеприимнее.

– От греха подальше… Пока не поздно, – задумчиво произнесет Горлинский и не пойдет провожать.

Феня перейдет работать на пятнадцатый маршрут, только чтобы не видеть каждый день Сеню с его новой подружкой. Сдаваться она не собиралась. Или замуж – или никак. Это правило ей мать вдалбливала хворостиной с тринадцати. Главное замуж. И ее пятнадцатый трамвай, как верный конь, привез ее к мужу. На конечной у горбольницы, чуть прихрамывая, забрался в вагон милиционер с двумя товарищами. Заглянул к ней в кабинку:

– Так! Имя фамилия, адрес? – рявкнул.

– Феня Сергеевна Московчук, общежитие трамвайного депо, – в ужасе пролепечет она.

– Рад знакомству! Яков, – он тряхнул соломенным чубом и улыбнулся: – Вечером зайду! Подружек для моих друзей позовите. Только проверенных комсомолок!

Яков Верба придет отмечать выписку из госпиталя. Ранение в колено, долгое лечение и наконец-то свобода. Сидеть они будут за полночь. И комендант вмешиваться не будет – побоится выгонять или делать замечание человеку в форме.

Яша окажется серьезным и строгим. Но основательным. Совсем другим. Двухметрового роста, с огромными ручищами, неласковый, скупой на слова, с массивным квадратным подбородком… Совсем не такой, как Сенька. И главное – через месяц катаний в трамвае и визитов в общежитие позовет замуж.

Феня посчитала, что ей уже двадцать один, и если и дальше перебирать харчами, то куковать ей в старых девах до конца дней. Ну а не любит, так кто сказал, что надо любить? Уважает. Вот любила она этого проклятого Сеню – и что толку. Только всю душу вымотал и бросил, кобелина.

Каменец-Подольский оказался «тихой гаванью» для семьи Косько. После стольких бессонных и тревожных ночей в Чернигове, после всех страхов и волнений, связанных с переездом, это было неожиданно и удивительно, потому что район одной только географией ничего хорошего не обещал: до польской границы – тридцать километров, в другую сторону до Румынии – от силы двадцать семь.

Петька был готов ко всему, но, вопреки всем негативным ожиданиям, жизнь и служба на новом месте потекли плавно и спокойно. Он, со своим немецким педантизмом и системностью, оказался желанным звеном в цепочке местного командного состава городского НКВД.

В народном комиссариате вовсю шла реорганизация – окружные отделы были заменены на облуправления, подразделения и штабы менялись… зданиями. Параллельно шло строительство нового укрепрайона вдоль границы на сто сорок километров. В такой бурной деятельности помимо хлопот был и необычайно радостный момент – параллельно с развитием укрепрайона построили трехэтажный дом на пятьдесят семей, который тут же окрестили «Домом начсостава» и вторым «Офицерским домом».