В поисках белой ведьмы - Танит Ли

Мне даже не стоило особого труда это сделать. Если бы боги существовали и если бы они были справедливы, они бы послали мне в тот момент предзнаменование. Хотя, может быть, они и дали мне какой-то знак, которого я не заметил.

Это было похоже на те исцеления, которые я производил тысячу раз — ничего особенного. Хотя с Хвенит, черной ведьмой, у меня были проблемы, она была почти при смерти, и пульс ее казался слабее дрожания комариного крыла. Но тогда я еще не познал до конца всех своих возможностей. Тогда я считал себя простым смертным, способным ошибаться.

Малмиранет вернулась, как море возвращается к своим берегам. Слово «вернулась» сразу пришло мне в голову, потому что она, казалось, возвратилась после скитаний в темном дремучем лесу. Кожа ее сделалась гладкой и упругой, трупные пятна исчезли, как тени черных деревьев в лесу смерти, где она гуляла. Внезапно глаза ее раскрылись и посмотрели прямо на меня. Я не был готов встретить этот взгляд, такой ясный и прямой. Она подняла руку и положила ее на грудь — туда, откуда я вытащил кинжал, и, не найдя смертельно ранившего ее острия, вздохнула.

Она все еще лежала в бронзовом гробу, и это мне не нравилось. (Даже в такую минуту я не мог избавиться от предрассудков.) Я взял ее за руку и произнес ее имя. Я помог ей сесть, а потом встать и выйти из гроба. Она стояла передо мной такой, какой я ее помнил, глаза блестели, как острие меча, но она не произнесла ни единого слова, не сделала ни одного движения.

Я провел ее в соседнее помещение, усадил на обитую шелком кровать и налил ей вина. Она не хотела пить, пока я не поднес кубок к ее губам. Она сделала глоток, я смотрел, как подрагивает ее горло, и это пробудило во мне желание. Заниматься любовью в могиле — в этом нет ничего противоестественного, смерть и любовь всегда рядом — природа старается возместить потери, поэтому за тяжелыми боями следует насилие. И теперь мне безумно хотелось лечь рядом с ней на сияющий шелк. Только ее широко раскрытые глаза удерживали меня.

— Малмиранет, — произнес я, — что случилось? Все в порядке, ты со мной.

Как по сигналу, она снова положила руки себе на грудь. Отметина кинжала исчезла — я это очень хорошо увидел, склонясь над ней в поцелуе. Она никогда не была так холодна со мной. Вначале я решил, что требую слишком многого, и, крепко обняв ее, попытался объяснить ей то, что она должна была уже понять, но еще не могла до конца осмыслить. Я был даже таким дураком, что попросил ее рассказать мне, почему она убила себя. Я должен был вывести ее из оцепенения шоком, если ничто другое не действовало.

Я уговаривал ее, как ребенка, и мой собственный голос звенел у меня в ушах. И она, как ребенок, безмолвно лежала в моих объятиях.

Я очень устал и заснул, не договорив свой монолог, а когда проснулся, она все еще была рядом со мной. В отверстие в куполе проникал свет ночной звезды, освещая ее глаза, неподвижные, как камни.

Я встал и зажег лампу, которую оставили здесь, чтобы создать моему призраку все удобства. В сундуке из черного дерева лежала стопка одежды — все мое облачение, взятое из дворца; здесь были даже украшенные драгоценностями воротники.

Я взглянул на нее, и она ответила мне молчаливым взглядом.

— Я оденусь, как подобает цивилизованному человеку, — сказал я ей. А затем мы покинем это место.

Определенного плана у меня не было; я мог пойти по любому пути, но не знал, с чего начать. Весь мир для меня состоял из нас двоих, и я не знал, куда нам податься. Проще всего было разрушить стену гробницы и предстать перед изумленными жителями города. Или, поднявшись к потолку, убрать решетку, прикрывающую отверстие и взлететь, как раньше, в ночное звездное небо. Но что дальше?

Когда я лежал, умирая, в лодке Бэйлгара, я заметил на небе одну звезду, пронзенную кинжалом; теперь такая же звезда смотрела на меня сквозь отверстие в крыше гробницы. Мне стало немного не по себе, когда, даже за этими толстыми стенами, я услышал доносившийся снаружи волчий вой. — Кто теперь правит Бар-Айбитни? — спросил я ее. — Советник? Или старик снова сел на трон? — Упомянув Храгон-Дата, я вспомнил о Сореме. То, что я о нем забыл, свидетельствовало о моем болезненном состоянии. Сорем был тоже мертв и тоже лежал теперь в золотом гробу. И, если это будет входить в мои планы, я тоже могу его воскресить. И что же, воскреснув, он тоже будет смотреть на меня такими же яркими, немигающими глазами?

От ее взгляда у меня пробегал холодок по коже, поэтому, разбирая содержимое сундука, я старался не глядеть на нее. Но шорох ее юбок заставил меня оглянуться.

Любопытное это явление — я был бессмертен, и тем не менее инстинкт самосохранения во мне нисколько не притупился.

Неслышно встав с постели, она так же бесшумно подкралась ко мне. Ни лицо, ни взгляд ее не изменились, но она приготовила мне новый подарок. В руках у нее было охотничье копье, которое она подняла, чтобы вонзить мне между лопаток.

Я отпрыгнул в сторону. Копье пронеслось мимо и ударилось об стену с такой силой, что наконечник соскочил с древка. Я вспомнил, что она как-то сказала мне, что уже давно не ходила на охоту. Вероятно, деревянное копье немного рассохлось от времени, но сломалось оно все-таки оттого, что удар был силен. Его с лихвой хватило бы, чтобы пронзить меня насквозь.

Я схватил ее за руку, но она не шелохнулась. Она не сопротивлялась, и на лице ее не отражалось никаких чувств. Я не понимал, как это могло произойти после того, как мы вместе провели ночь? Что это было — помешательство от горя или страх?

— Малмиранет, — начал я, — я что-нибудь сделал не так? Скажи мне.

Ее лицо, ее тело, ее жесты были мне очень хорошо знакомы; из множества женщин я безошибочно узнал бы ее — в маске и в накидке. Но теперь, когда контуры ее тела отчетливо прорисовывались сквозь шелковые одежды, когда передо мной было ее лицо, так не похожее ни на чье другое, и эта узкая рука, запястье которой было обвито браслетом в виде золотой змейки, который она не снимала, даже когда было снято все остальное, — теперь, когда ее ни с кем невозможно было спутать, это была другая женщина. Скорее даже, какая-то кукла, как две капли воды похожая на Малмиранет, но не она.

Я отпустил ее и отошел. Не спуская с нее глаз, я взял одежду из сундука и стал одеваться. Так всегда бывало со мной, после чего, как я совершал одно их величайших чудес в жизни, я чувствовал себя — в силу своих ощущений или обстоятельств — мальчишкой, сыном Эттука, которого только что отшлепали. Я не мог стоять, обнаженный, под ее ожесточенным взглядом, которым она, казалось, хотела пронзить меня, как кинжалом. Как часто наши обнаженные тела соприкасались — и вот теперь огонь превратился в лед.

Я надел на себя первую попавшуюся одежду из Малинового дворца. Она была пригодна только для того, чтобы лежать в ней на подушках — так тонка была ткань. Среди украшений я обнаружил редкой работы пояс из белой змеиной кожи с золотой чеканкой и пряжкой из лазурита — она мне его когда-то подарила. Я показал его ей, вспомнив, как она его тогда застегнула на мне своими руками и что за этим последовало.