Волшебница по распределению - Валентина Алексеевна Савенко

выгодно иметь обладателя этих голосов в друзьях. Тогда все, что им захочется, – буквально все, любой закон, любой указ, любое решение! – можно протащить через Совет магов и представить королю. Вот только Дамианом не очень-то покомандуешь. Но если упечь его подальше… Вряд ли леди Брайс будет тщательно вникать в то, за что ей посоветуют голосовать два уважаемых члена Совета магов.

Два жаждущих власти прохвоста!

– Доброго дня! – преувеличенно любезно поклонился Дамиан и зашагал к двери.

– Куда ты? – возмутилась его мать.

– Завтракать.

– Ты невозможен! – выпалила леди Брайс.

Змейка на ее руке зашипела. Иза зашипела в ответ, громко и от всей души. Змейка испуганно замолчала.

Тут же со стороны камина донеслось угрожающее рычание.

Выглянув из-за леди Брайс, я увидела ощетинившегося пса и… матушку. Та осторожно пятилась от камина, в пламени которого лежала стопка листов. Странно… Когда она пришла в мою комнату, в ее руках вроде не было никаких бумаг…

– Елия, мы уходим! – объявила леди Брайс и сжала в пальцах бусину.

– Рада тебя видеть, Ари, – мягко улыбнулась мне Елия.

– Хоть у кого-то радость, – буркнула леди Брайс, затаскивая ее на золотистую дорожку пути.

– Еще увидимся! – словно ниоткуда донесся матушкин голос.

Я растерянно смотрела, как на паркете тают золотистые песчинки. И пыталась понять, что стряслось с моей матерью. Столько лет она мною абсолютно не интересовалась, а теперь вдруг искренне радуется встрече и мечтает «забрать меня к себе»… Скоропостижно проснулась материнская любовь? Не верю. Ни капельки. Самое разумное, что пришло в голову: внезапное наследство, о котором я пока не знаю.

– Что тут у нас? – Дамиан подошел к камину, наклонился и вытащил из него нетронутые огнем листы.

– Они не сгорели? – ошарашенно пробормотала я. – Как такое возможно?

– После того как матушка пыталась уничтожить завещание отца, в Скалистом не так просто сжечь то, что тебе не принадлежит.

– Но я жгла… Письма.

– Они же твои, – пожал плечами Дамиан. Протянул мне листы, покосился на метелку в свадебном наряде и усмехнулся: – Мать все никак не успокоится. Сегодня хотя бы обошлось без надевания этого платья.

– Э-э-э… А зачем она его надевает?

– Ну… В детстве я любил, когда мама наряжалась невестой. Потом перестала. А когда она решила, что главой рода лучше быть ей, вспомнила об этом.

Хорошая мать, еще лучше моей. На все готова, чтобы упечь сына в лекарню. Мгновенно захотелось спалить дурацкое платье. Вот только оно мне не принадлежит, а потому все равно не сгорит. Разве что запачкается.

– Подари его метле, – предложила я.

Метелка у меня модница, а еще бережливая. Что в сердцах подарили, прячет так, что ни за что не найдешь!

– А дарю! – развеселился Дамиан. Метелка радостно закружилась, взвилась под потолок. – И в чем подвох?

– Да она как сойка. Все, что ей отдали, по щелям распихивает, потом забывает. Ни за что не найдешь…

Я осеклась и замерла, глядя на лист в руках.

Это был рисунок. Мой, старый. Настолько старый, что я его совсем не помнила. На нем была улица: люди, кони, кареты. А в нижнем правом углу – крошечная ромашка. Пока лет в пять не научилась писать свое имя, я всегда изображала ромашку…

Переложив лист в низ стопки, я озадаченно посмотрела на следующий.

Площадь перед ратушей, толпа народа…

И рисовала это я! Я! Сколько мне тогда было? Года три? Четыре?

– Что-то не так? – мягко спросил Дамиан.

– Все не так… – пробормотала я. – Оказывается, в детстве… ну, когда была совсем маленькая… я могла рисовать людей. А теперь нет. Почему?

– Скажи, ты была послушным ребенком?

– Да.

Какая связь?

– Возможно, тебе просто запретили их рисовать. И ты подчинилась. – Дамиан убрал лист, вгляделся в следующий рисунок, где среди гуляющих по набережной был мужчина с длинным и гибким хвостом. Задумчиво посмотрел на меня, словно ожидая чего-то, и добавил: – Некоторые художники видят мир по-своему. Но не все это могут принять.

И кто мне запретил? Кто не смог принять?

Елия!

Это она пыталась сжечь рисунки. Это она раньше говорила, что я – дефектный художник. А что, если мой дефект был в том, что я рисовала некоторых людей не так, как принято? Могла ли она запретить мне вообще их рисовать? Запросто. И потребовалось много лет и попавший в беду Винс, чтобы я нарушила ее запрет.

– Завтрак через полчаса, – вмешался в невеселые размышления Дамиан. – Потом учиться.

– Надеть то, что не жалко? – предположила я.

Он кивнул, развернулся и ушел.

Едва за ним закрылась дверь, я бросилась к болтавшимся на веревке рисункам. Их явно поубавилось. Остались только изображения зверей да пара неумелых пейзажей.

Зато на тех листах, что я держала в руках, были люди! Обычные и не совсем. Впрочем, «не совсем» – это еще мягко сказано. Рога, хвосты, крылья… Правда, едва намеченные, нечеткие. Лишь на одном портрете я увидела прорисованные до мелочей когти. Точь-в-точь как у Винса и крылатого.

Кстати, о Винсе…

Дамиан говорил, что «художники видят мир по-своему». Допустим. Незнакомых людей я могла «видеть по-своему», прифантазировать и нарисовать. Но у Винса крыло и когти точно настоящие. Он мне сам в этом признался! Может, и у остальных все настоящее?

Нет. Тогда бы от них на улицах шарахались. Так кто же эти люди с лишними частями тела? Почему они отличаются от других?

О хаос! Голова кругом.

Сунув листы в сумку, я метнулась к чемоданам, перебрала рисунки, но настолько старых больше не нашла. Видимо, Иза их все достала. И развесила. А матушка заметила, стащила изображения неправильных людей и хотела спалить. Почему именно их?! Может, она что-то знает?

Мне надо обязательно с ней встретиться!

Глава 21

Светящийся, точно гнилушка, ежик с любопытством таращился на меня. Среди его колючек белели не то гребни, не то острые косточки.

Эх… Нежить вызвалась, но какая-то мелкая. Или это она днем скукожилась?

Я вопросительно покосилась на Дамиана.

Он сидел на большом камне и так внимательно рассматривал старинный погост, заросший травой и кустами, словно впервые его видел.

Тряхнув кистями, я вскинула руки, чтобы направить на ежика лиловый туман.

Задание было то же, что и в прошлый раз: научиться избавлять немертвое от посмертного существования. Но развеивать ежика не хотелось.

Он громко фыркал, забавно дергал носом… Совсем как живой. К тому же явился подозрительно быстро. Только дошли до залитого солнцем погоста, едва позвала – и вот он, сидит.

– Это точно нежить? – Опуская руки, я с сомнением оглядела ежа.

– А что ваше общее с