Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра - Александр Богданович
Шрифт:
Интервал:
– А верно, что когда немцы пробовали эту мортиру в Кельне – все кролики на сотни метров сдохли от выстрела? – снова слышался сиплый голос подпоручика.
– Я могу вам дать хороший совет, как вылечиться от простуды, – обратился к нему сидящий рядом подхорунжий. – Перед сном пол-литра красного вина прокипятить с корицей, перцем и сахаром, а на грудь припарку с салом – как рукой снимет.
Поезд замедлил ход и остановился на небольшой станции с табличкой Ożydów. Попрощавшись с попутчиками, капитан вылез из вагона. Вместо местного урядника возле коляски его ждал совсем молодой корнет. Семь верст от станции до местечка Олесько капитану скрасили занимательные рассказы о местных замках, в одном из которых, как он узнал, родился знаменитый польский король Ян Собеский[177]. Корнет был чрезвычайно рад встретить в этом захолустье интеллигентного офицера из штаба. Стараясь произвести на него впечатление, он иногда вставлял французские словечки. При этом не преминул пожаловаться, что прозябанию в этой «глуши» обязан своему родному папеньке, занимающему ответственную должность в ведомстве генерала Маврина[178]и не желающему слышать об отправке сына на фронт. Сообщение о таинственном подземном ходе явилось для молодого офицера важным событием, сулившим увлекательное приключение. Передавая донесение о подземном ходе, бывший вахмистр поделился предположением, что там могут быть спрятаны сокровища некогда стоявшего здесь города Плеснеска[179], полностью уничтоженного полчищами хана Батыя.
Бывший жандармский вахмистр, удивительно толстый тип в темной мягкой шляпе, с закрученными кверху густыми пшеничными усами, уже ждал офицеров в условленном месте в небольшом прилеске перед Олесько.
– Ваш покорный слуга Михаил Антонович Чесницкий, бывший вахмистр жандармерии и настоящий сыщик штаба Восьмой русской армии, – торжественно представился он.
– Капитан Белинский. Прибыл специально по вашему сообщению. Не будете ли вы так добры подробно рассказать о том, что вы изложили в своем донесении касательно подземного хода?
– Да, конечно, ваше высокоблагородие, – с трудом выговорил толстяк длинное русское слово и перешел на польский: – Я родился двадцать первого ноября 1862 года в Заболотцах Бродовского уезда…
– Господин Чесницкий, можно без биографии, – прервал его корнет, – давайте сразу о подземном ходе.
– Так вот я и говорю, когда мне было четырнадцать лет, мой покойный отец отдал меня в науку церковному пению в Плеснеск, это три версты южнее Подгорцев, и тогдашний игумен Скобельский мне рассказывал, что будто бы от монастыря к замку в Олесько есть подземный переход в исключительно хорошем состоянии.
– И он показывал вам вход в это подземелье? – уточнил капитан.
– А как же – прямо под монастырем.
– Скажите, уважаемый Михаил Антонович, вы можете показать нам это место?
Вахмистр испуганно уставился на капитана.
– Я имею в виду, конечно, вечером, – сообразил Белинский, – когда стемнеет, и мы наденем на вас, скажем, какой-нибудь плащ с капюшоном.
– Это исключено, господин капитан, – категорически заявил корнет и уже по-французски добавил: – Се sanglier ici selon Failure est appris par n’importe quel chien[180].
– Ну что ж, – согласился Белинский, – тогда давайте бумагу и карандаш, будем чертить схему.
В тот же день офицеры отправились в указанный вахмистром Василианский монастырь. Местный настоятель встретил их больше с удивлением, чем с испугом, но послушно показал все подвальные помещения. Ни о каком подземном ходе он, естественно, ничего не знал.
Офицеры приблизительно определили место, соответствующее чертежу вахмистра, и направились на ночлег в Олесько, чтобы уже там подробно обсудить план земляных работ.
Но в Олесько Белинского ждал вестовой из Золочева – капитана срочно отзывали во Львов.
Уже на следующий день Белинский был во Львове. Зайдя в кабинет начальника отделения, капитан сразу почувствовал что-то неладное. Подполковник Кирьянов и Ширмо-Щербинский курили у окна и лишь слегка кивнули ему на его приветствие.
Генерал-квартирмейстер штаба армии Никитин сидел за столом и что-то читал.
– Присаживайтесь, штабс-капитан, – мрачно взглянул он на него поверх пенсне и, отложив документ, стал молча прохаживаться по кабинету. – Господин капитан, – остановился он перед Белинским, – дорогой, голубчик Павел Андреевич, а ведь вы, похоже, попали в прескверную историю. Как же это вас угораздило? Опытного следователя, еще недавно имевшего честь и доверие состоять в важной государственной комиссии…
Белинский с недоумением перевел взгляд с генерала на офицеров, не зная, как понимать эти слова – всерьез или в шутку? Но в поведении офицеров не было ничего наигранного. Скорее всего, речь шла о каком-то недоразумении.
– Вы, капитан, конечно, помните ваши задушевные разговоры в Бродах в компании офицеров во время следования во Львов? – насупил брови Никитин. – Как выяснилось, вы остались абсолютно равнодушны к откровенно провокационным речам офицеров, следовавших на излечение в Киев. По свидетельствам очевидцев, вы не дали должный отпор и даже не выразили возмущения провокаторам, оскорбившим священную особу и военно-начальствующих лиц, что можно истолковывать как ваше согласие с этими возмутительными речами.
Не отрывая сурового взгляда от Белинского, Никитин присел на край стола. Кирьянов и Ширмо-Щербинский внимательно следили за реакцией капитана.
– Я все понял, ваше превосходительство, – промолвил Белинский, наконец догадавшись, о чем идет речь. – Я готов держать ответ за свое поведение.
– Вы далеко не все поняли, капитан, – оторвался от стола генерал, – вы даже не можете себе представить насколько. Там, – ткнул он пальцем вверх, – еще не знают о распитии коньяка в ресторанах со всякой шпионской сволочью. Как можно сейчас, когда наступил самый решающий момент на фронтах и моральный дух офицеров и солдат становится главным вопросом, быть равнодушным к публичному провозглашению антигосударственных суждений среди воинских чинов! – Он снова остановился перед капитаном. – Вы как думаете – войска, одурманенные слухами о том, что у них не хватает оружия, снарядов, пищи и ими командуют бездарные генералы, пойдут в бой, окрыленные мыслью о победе? Недаром командование дало указание принимать крайние меры в отношении капитулянтов, невзирая на чины и заслуги. И заметьте – это строго выполняется. Только за последние дни по армии расстреляны пять человек, у которых были обнаружены вражеские прокламации. Причем один – всего лишь за немецкую открытку с изображением раздачи хлеба пятнадцати тысячам русских военнопленных в Августове.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!