Вишня во льду - Людмила Мартова

– А зачем она тогда сама навела следствие на фотографа Двиницкого? Никто, кроме Ксюши, не помнил про его приезд, и получается, что она сама вывела вас на заказчика, пусть и по очень тонкой ниточке.

– Ирония судьбы в том, что она была не в курсе, что Раевский вышел на нашу галерею через Двиницкого. Он же ей про это не рассказывал. Думаю, что она локти кусала, когда узнала, что сама невольно подтолкнула следствие к разгадке. Впрочем, ее мы вычислили и без этого, так что Раевского она рано или поздно все равно сдала бы за милую душу.

– Удивительно, какие бывают бессовестные люди, – задумчиво сказал Федор Иванович. – Я про эту Ксению говорю. И ведь ее же мать выкормила, не волчица. А у нее нет ничего святого. Ни дети, ни родные, ни брачные узы, ни человеческая жизнь, ничего для нее не ценно. Не понимаю я этого, никак не понимаю!

От этого разговора Федор Иванович так разволновался, что у него поднялось давление. Елена дала ему лекарство и, виновато глядя на Дорошина, спросила:

– Ничего, если я сегодня здесь переночую?

– Конечно, – сказал он, опять кляня дурацкую ситуацию, в которой они оказались. – Давай я поеду, чтобы не волновать Федора Ивановича еще больше. А ты уложи его спать и сама ложись. А то ты не отдыхаешь совсем. Да и Габи меня там заждалась. Сидит голодная и невыгулянная, думает, куда это хозяева подевались.

Он ехал по вечерним, засыпанным снегом улицам и думал о том, что впервые за долгое время в его жизни все хорошо. Непонятки с жильем, так это ерунда. Он купит кольцо, сделает Елене предложение, вернее, нет, попросит ее руки у Федора Ивановича, чтобы все было правильно, а потом переедет к ним жить. Дом он, конечно, доведет до ума, чтобы оставить наследство детям. Его детям, которые обязательно родятся у них с Еленой. Или они сами через двадцать лет выйдут на пенсию и переедут в этот дом, оставив детям квартиру. Сейчас это не имело значения. Зато рядом с ним будет женщина, которую ему даровал бог. Видимо, за все его предыдущие горести даровал, не иначе.

Отчего-то Дорошин был уверен, что Елена ужасно понравилась бы его маме и бабушке. Да и отцу с дедом тоже. Его предыдущую жену они не любили. Терпели, соблюдали вежливость, но не любили. Она как была, так и осталась для них чужой. А вот Елена стала бы своей, это уж точно.

Съехав с широкой дороги на узкую улочку, ведущую к дому, Дорошин поехал медленнее, чтобы не застрять в наваленных сбоку сугробах. Трактор ездил здесь регулярно, но прочищал лишь узкую полоску, такую, что не развернуться и двум машинам не разъехаться. До ворот оставалось метра два, не больше, как вдруг навстречу вынырнула огромная черная машина, слепящая Дорошина светом галогеновых фар. Он зажмурился и инстинктивно нажал на тормоза. Его машину занесло, она ткнулась передним бампером в сугроб и застряла. Завизжали тормоза той, чужой машины, которая надвигалась неумолимо, словно дьявольская кара, и Дорошин закрыл глаза, чтобы не видеть собственной смерти, после которой уже не могло быть ни Елены, ни их будущей счастливой жизни, ни общих детей. Вообще ничего. Небытие.

Он ожидал глухого удара, после которого и наступит это самое небытие, но его не последовало. Дорошин с опаской открыл глаза и обнаружил, что смертоносная машина остановилась буквально в паре сантиметров от его. Из нее выскочил невысокий, плюгавый даже, мужичонка, сплюнул себе под ноги, размотал пушистый шарф, элегантно намотанный вокруг ворота дорогой, тонкой выделки дубленки.

Виктор попытался открыть дверь, но она, упершись в сугроб, не давала ему тоже вылезти наружу. Плюнув, он перелез через пассажирское сиденье и выкарабкался на волю, полной грудью вдохнув морозный воздух. Счастливое избавление от смерти или увечья, которые казались неминуемыми, заставляло мелко и противно подрагивать ноги, хотя полковник Дорошин никогда не был трусом.

– Цел? – мрачно спросил его незнакомый мужик. Отчасти, впрочем, незнакомый. Дорошин мог поклясться, что никогда его раньше не видел, но тем не менее во всем его облике было что-то такое, что он где-то встречал. По делу какому мужик проходил, что ли.

– Цел, – так же мрачно ответил полковник. – Разве ж можно по узкой улице с такой скоростью гнать? Чудом же не поцеловались!

– Да не рассчитал малеха. – Мужик почесал коротко стриженный затылок. Несмотря на дорогую одежду и довольно ухоженный внешний вид, что-то в нем выдавало если не бандитское настоящее, то уж прошлое точно. – Как разъезжаться-то будем?

– Задом сдай, метров на десять. Я из сугроба выберусь и в свой двор заверну, вон они, мои ворота. Тогда и проедешь.

– Ты из того дома? – Мужик неожиданно набычился. Теперь он был похож на боевого задиристого воробья, даже хохолок на затылке встал торчком.

– Ну, вроде того.

– То есть ты и есть полковник Дорошин Виктор Сергеевич?

– Я и есть. Ты-то кто?

Мысли в голове у Дорошина ворочались медленно, со скрипом, но потихоньку он начинал догадываться, кто чуть не раздолбал его машину и его самого. Некогда преступный авторитет Стекольщик, хоть и не один в один, но все-таки был похож на свою фотографию в личном деле, которое несколько дней назад приносили Дорошину на ознакомление с его биографией.

– Стеклов моя фамилия, – подтвердил его правоту Стекольщик. – Я поговорить приехал.

– Про что? – Дорошин не к месту подумал о том, что впервые в жизни разговаривает с человеком, с женой которого спал. Не было в его прошлой жизни адюльтеров, да и в будущей не будет, в этом он был уверен, но настоящее сейчас обволакивало его, погружая в какой-то вязкий, тошнотный, туманный морок.

– Про Ксюшу.

– Про гражданку Стеклову это к следователю. – Изворачивающийся Дорошин был сам себе противен. – Вина ее установлена, меру наказания определит суд. Что еще? Отмазать ее вряд ли получится, хоть у тебя, со всеми твоими деньгами, хоть у меня, со всеми моими связями. Да я, если честно, и пытаться не буду. Она человека убила. Да и с картинами прекрасно осознавала, что делает.

– Она решила меня бросить. – Голос Стекольщика звучал глухо. – Ее выбор. Странно, что я про это ничего даже не подозревал. Был уверен, что ее все устраивает. А оказалось, ей свободы захотелось. От меня, от детей, от семьи. Что ж, теперь будет у нее свобода от всего этого. И полная несвобода взамен. Как она всегда сама говорила в таких случаях, «тю ля вулю, Жорж Данден». Не знаю, как это конкретно переводится, но она всегда объясняла, что это про достижение желаемого результата.

– Tu l’as voulu, Georges Dandin, – механически поправил его Дорошин. – Дословно, это означает, «ты этого хотел, Жорж Данден». Это из Мольера, но общий смысл ты озвучил правильно.

– Не понимаю я всего этого, – с легкой тоской произнес Стекольщик. – Все это искусство, литература, не по нутру оно мне! Поэтому она со мной и скучала. Нет, ты пойми, я и сам не ангел, в девяностые много чего бывало, но, чтобы так… Хладнокровно убить… По расчету… На это даже я, кажется, не способен. А тут поди ж ты! А мне казалось, что я ее знаю.