Москва 2042 - Владимир Войнович

Не зная, о чем он говорит, я оглянулся на Взрослого и увидел, что тот мне оживленно подмигивает. Я опять ничего не понял и кивнул головой.

— Ну и правильно, — сказал председатель, и сестра покивала его головой. — И хорофо. Вфе лифнее надо вфегда убирать, а не лифнее… — не договорив фразы, он заснул, вывалил снова язык, и сестра положила его голову набок.

Я посмотрел на маршала, тот на генерал-полковника, генерал развел руками и сказал:

— Это все! Горизонт Тимофеевич дал указание и теперь отдыхает.

Сестра взяла кресло за спинку и, подбирая шланги, покатила его в глубь кабинета. А мы трое, ступая на носках, вышли в приемную.

Книга, которую я не писал

— Уфф! — выдохнул из себя Берий Ильич и вопросительно посмотрел на генерал-полковника.

— Все хорошо, — улыбнулся тот. — Горизонт Тимофеевич был в очень хорошем настроении и замечаний сделал немного.

— Да, конечно, — согласился маршал. — Замечания вполне приемлемые.

То же самое он сказал и Дзержину, который встретил нас вопросом:

— Ну как?

— Так что вы все поняли? — спросил он меня. — Требования совсем небольшие: побольше снов, поменьше ненужной реальности и никаких Симов. Согласны?

— Нет! — сказал я.

— Как?! — подпрыгнул маршал, а Дзержин схватился за карман.

Впрочем, тут же руку он отпустил, приблизился ко мне и нежно сказал:

— Соглашайтесь, дорогуша, здесь не принято не соглашаться.

Я занервничал и схватился за голову.

— Слушайте, — закричал я. — Что вы ко мне пристаете? Что и где я должен поправить? О каком романе вы говорите? О каком Симе? Если вы имеете в виду Карнавалова, то я с ним был знаком и даже ездил к нему в Торонто. Но взглядов его я никогда не разделял и письмо его нынешним вождям выбросил на помойку.

— Это мы знаем, — улыбнулся маршал и переглянулся с Дзержином. — А теперь выбросьте и его самого.

— Откуда? — спросил я.

— Из романа, дорогуша, — улыбнулся Дзержин.

— Да из какого романа? — спросил я устало. — Вы понимаете, что я никогда никаких романов о Карнавалове не писал.

Я опустился в кресло и достал сигарету. Мои руки дрожали, и, когда я прикуривал, я никак не мог спичкой попасть в коробок. Между тем в кабинете установилось какое-то странное, тяжелое и зловещее, я бы сказал, молчание.

— Ну хорошо, — сказал наконец Берий Ильич. — Вы так взволнованно и так убедительно говорили, что я вам почти поверил. Но есть же все-таки факты. А факты, как говорят, упрямая вещь. Хорошо. Ладно. Сейчас мне придется вам кое-то предъявить.

Он тяжело поднялся, подошел к сейфу и, загораживаясь от меня плечом, стал крутить замок с шифром.

— А у Вас, Берий Ильич, — развязно сказал Дзержин, — сейф, я вижу, ну точно, словно в Швейцарском банке.

— Так он швейцарский и есть, — отозвался маршал. — Тут даже и написано: Маде ин Швейцария.

Сейф открылся. Маршал там шуровал что-то довольно долго, наконец достал какую-то книгу в темной обложке и выложил передо мной:

— Узнаете?

Я взял в руки книгу и стал ее разглядывать. Прочел название, перевел потом взгляд на фамилию автора и увидел, что там стоит моя собственная фамилия.

В этом не было бы ничего удивительного. Каждому автору приходится иногда держать в руках книги, которые он написал. Но в том-то и дело, что я, как мне помнилось, никогда ничего подобного не писал.

— Ну и что вы скажете? — услышал я голос маршала.

— Минуточку, — сказал я.

Я осмотрел суперобложку, перевернул титульный лист, прочел выходные данные. Там стоял год 1986. А я уехал из Штокдорфа в восемьдесят втором. А в восемьдесят шестом я еще фактически даже не жил.

Это какая-то несуразица, пробормотал я и заглянул в начало книги. Там я нашел описание своего разговора с Руди, посещения фройляйн Глобке, похищения меня арабами, встречи с Букашевым. Все подробно и достоверно и, главное, написано в моей собственной манере. Я ничего не мог понять. Я готов был представить, что за шестьдесят лет кто-то мог изучить все подробности и на основании донесений агентов и других архивных данных сочинить какой-нибудь подобный роман. Но чтобы кому-то удалось настолько проникнуть в мои мысли и так подражать моему стилю, в это уж я поверить не мог никак, потому что, между нами говоря, мой стиль просто неподражаем.

Я заглянул в середину книги, и в глаза мне бросилась глава, которая называлась: Новое о Симе.

— Интересно? — заглянул через мое плечо маршал.

— Минуточку, — сказал я и с возрастающим интересом прочел эту, в общем-то небольшую, главу.

Новое о Симе

Я-то думал, что я знал все о Сим Симыче, а оказывается, чего-то существенного как раз и не знал.

Оказывается, за время моего отсутствия в двадцатом веке он, на время оторвавшись от Большой зоны, накатал четыре глыбы мемуаров под названием СИМ.

В той самой книге, которую маршал Взрослый предложил мне как мою собственную, было сказано, что я якобы все эти четыре глыбы читал (во что, впрочем, мне самому поверить трудно), причем прочел я их, с одной стороны, задолго до того, как побывал в Москорепе, а с другой стороны, после того, как оттуда вернулся. Вот говорят, что писатель не должен читателю все объяснять и разжевывать. Он должен оставить читателю возможность самому потрудиться, попотеть и самому домыслить то, до чего он, писатель, сам не додумался. Если это так, вот вы и додумайте, как это могло получиться, что я читал собственную книгу до того, как написал ее. Да, если хотите, сами это все и обдумывайте, а у меня уже и так от всего этого голова кругом идет. Поэтому я просто перескажу то, что мне удалось прочесть в кабинете Берия Ильича.

Там сказано, что первая глава первой глыбы симовских мемуаров начинается с описания обыкновенного утра обыкновенного советского мальчика, у которого папа сидит в тюрьме, мама носит папе передачу, а мальчик в это время ходит в школу, возвращается домой и учит уроки. Мальчик учится в третьем классе и никак не может понять, за что же посадили его папу, бывшего балтийского моряка, комиссара с крейсера Аврора, а впоследствии народного комиссара высшего образования. И хотя эти события очень ранят детскую душу, но учиться все-таки нужно. В тот день ввиду отсутствия мамы юный Сим пообедал один и сел за уроки. По литературе им как раз задали выучить новое народное стихотворение:

На дубу зеленом, да на том просторе

Два сокола ясных вели разговоры.

А соколов этих люди все узнали:

Первый сокол-Ленин,

Второй сокол-Сталин…

Сим про себя говорит, что у него уже и тогда была феноменальная память. И даже это заглотное стихотворение он очень быстро выучил, но тут же задумался, поскольку, с детства обладая острым критическим отношением к действительности, никак не мог себе представить Ленина и Сталина, сидящих на дубу, как птицы.