Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев

в ярости на родной язык. — У, лек шпана! — грозил он за окно.

— Дело, дело, Андрей Петрович говорить изволят, — поддакивал Крыков. — Проучить, проучить подлецов надо! Особливо Калмыка с Прыгуном!

Журавский, исчерпав все разумные доводы против «глупейших, провокационных» советов взбешенного Норицына, присел к столу и быстро набросал текст телеграммы министру внутренних дел: «Уездные власти Усть-Цильмы игнорируют инструкции надзора ссыльных тчк творят произвол тчк провоцируют возмущение избиениями зпт высылкой самые отдаленные места за два месяца до окончания сроков тчк требую немедленного вмешательства и наказания виновных тчк Журавский». Андрей пододвинул лист Алексею Ивановичу, тот надел очки, прочел несколько раз, вытер вспотевший лоб платком.

— Скажите честно, Алексей Иванович: вернете ли вы ссыльных мирным путем в Усть-Цильму? — спросил Журавский. — Если нет, то я иду на почту отправлять телеграмму.

— Ты что путай ноги Алексей Иваныч! — подскочил к Журавскому Норицын. — Мой парокод тонет!.. Мой! У тебя гнилой карбас нет!

— Я разговариваю не с вами, пароходчик! — оборвал его Андрей. — Решайте, Алексей Иванович! — не отступал Журавский от тестя. — Это в вашей власти.

— Поезжай, Андрей Владимирович, на пароход с моим приказом: спуститься в Усть-Цильму и разойтись по старым квартирам. Тебе поверят. Остальным на пристани делать нечего! — Справившись с собой, Рогачев, огромный, решительный, поднялся над всеми. — Путаники! — стукнул он кулачищем о столешницу. — Делом занимайтесь!..

— Спасибо, Алексей Иванович! — благодарно посмотрел Журавский на своего тестя, понимая, какую ношу взвалил тот на плечи.

— Из спасибо шубу не сошьешь, а мундир с меня сымут...

Если бы только сняли мундир!

В тот же день, как мирно разошлись ссыльные по обжитым усть-цилемским квартирам, Крыков послал телеграфный донос Чалову. Тот кинулся к губернатору:

— Совсем рехнулся печорский исправник в потворстве зятю с его осиным гнездом. Извольте взглянуть, ваше превосходительство, на донесение пристава о бунте. О Журавском, о потворстве исправника Рогачева. Черт-те что творится на Печоре!

— Любопытно... Солидное досье... — принял папку губернатор. — Так-таки: «Под крышей станции Журавского действует сплоченная революционная сила...» Журавский сам сознается: «Станция существует исключительно средствами и деятельностью политссыльных...» Смел, фантазер, смел, — покачал красивой головой Сосновский. Задумался, что-то решая. — Ладно: фантазера оставим пока в покое. Рогачева же сюда немедля! Пошлите срочную телеграмму за моей и вашей подписями — пусть эта квашня забродит еще в Усть-Цильме.

Телеграмма была предельно ясна: «Сдайте уезд Крыкову немедленно выезжайте Архангельск. Сосновский Чалов».

При обычном вызове в губернию уезд не сдают приставу, ибо есть у исправника постоянный помощник. Однако в критический момент помощник Серебренников поддержал Журавского, а не Крыкова с Норицыным, о чем также не умолчал пристав в донесении.

Алексей Иванович простился со всеми и все на том же «Доброжелателе», стоявшем теперь без дела, отплыл в Кую, чтобы там пересесть на морской пароход и плыть на расправу в Архангельск.

Наталью Викентьевну, почуявшую сердцем неладное, снесли с парохода на руках.

Алексей Иванович умер ночью в каюте парохода. Умер от разрыва сердца. К полудню следующего дня «Доброжелатель», надрывно гудя, возвратился с телом Алексея Ивановича в Усть-Цильму.

Хоронили Алексея Ивановича всей двухтысячной Усть-Цильмой по велению протоиерея в церковной ограде под молодыми пушистыми кедрами. События, накатившиеся крутой волной на отдаленное уездное село, болью отозвались в каждом сердце и на какое-то время помирили всех, даже Журавского с Норицыным.

Однако миг смирения был слишком краток: на семейной тризне по покойному хлюстоватый податный инспектор Яблонский, изгнанный из Архангельска за пьянство и мздоимство, исподволь оценивая Веру похотливым взглядом, в притворной скорби шептал ей:

— Ах ты, господи, воля твоя... Вот ведь она, неблагодарность-то черная: тесть к нему с добром, а он его колом!.. Да насмерть, насмерть...

Вера как будто ждала такого толчка: когда Журавский, припоздав к поминкам, вошел в залу, она, не помня себя, изошла криком:

— Мало тебе, вшивец самоедский, моей загубленной жизни! Ты жизнь отца отнял! Самоед! Самоед ты проклятый!..

Андрейка Норицын с исказившимся лицом, с бешеной слюной бросился к Журавскому с кулаками, но, кем-то неуловимо ловко сбитый с ног, грохнулся затылком о стенку и завыл в пьяной истерике:

— Убийца! Лек шпана!

— Верка! Андрейка! — вскочила Катя и закатила сестре громкую пощечину. — Да сдурели вы от похоти, от жадности! Вас, что ли, любил папа?! Вас, таких?! Он молился на Андрея... И я на него молюсь! Он святой! Свя-той! — тянула Катя руки к Журавскому.

Журавский, бледный, с горящими глазами, молча подошел к стене, низко поклонился траурному портрету Алексея Ивановича и ушел.

Навзрыд плакала в спальне Наталья Викентьевна. В тяжелом молчании расходились с тризны родные, сослуживцы, знакомые.

* * *

Скатывался с Печорского края, с России, со всего суетного неразумного мира 1908 год. Гасли летние краски, заметно серели дали, тяжелел, сдвигался небесный окоем. Тоскливым монотонным клином тянулись к югу гуси.

В мягком молочном свете двух могучих рек Севера на высоченном усинском утесе недвижно сидели вице-губернатор Шидловский и Андрей Журавский. Далеко внизу встречалась Печора с Усой. Зимой ли, летом ли, ночью и днем излучают эти реки волшебный свет, сотканный из белых ночей и зимних сполохов.

— Волшебство какое-то... Чары... — тихо проговорил Шидловский. — Привыкли?

— Нет, к этому привыкнуть нельзя, Александр Федорович, — тихо ответил Журавский. — В этой магии великая притягательная сила Севера... Я приводил сюда своих товарищей, и все они удесятеряли здесь свои силы. Иные же навсегда остались в печорских далях...

— Калмыков с Прыгиным здесь поклялись остаться на Севере? — повернул голову Шидловский к Андрею. — Удивительно, непостижимо: голодные, но здесь, с вами. Да‑а, — вздохнул вице-губернатор, — сложно иногда понять людей. Ну да ладно, они сами избрали свой путь... Паспорта на поселение им выданы, однако должен предупредить: надзор Чалов с них не снял — советую это учесть, Андрей Владимирович... А что хорошего у вас? Что дали последние экспедиции? Мы не поговорили о них в этой зловещей кутерьме.

— Много. Так много, что трудно охватить умом. Начну с самого ошеломительного: нами найдены на Колве и Адзьве одиннадцать стоянок людей каменного века!

— Шутите? Шутить изволите, Андрей Владимирович? Смеетесь над стариком? —