Восхождение Ганнибала - Томас Харрис

– Я люблю его, но не могу найти с ним контакт, – сказала леди Мурасаки. – А вы?

– Мне это никогда не удавалось, – признался Руфен.

Она ушла, так и не увидевшись с Попилем.

Ганнибал добровольно вызвался помогать работникам тюремного медицинского изолятора и подал в суд прошение разрешить ему вернуться к занятиям на медицинском факультете. Доктор Клер де Ври, возглавлявшая в полиции лабораторию судебно-медицинской экспертизы, умная и привлекательная женщина, обнаружила, что Ганнибал может быть чрезвычайно полезным работником, особенно когда он собрал компактный прибор для качественного анализа и определения токсинов, пользуясь минимальным количеством реагентов и оборудования. Она написала в суд, поддержав его просьбу.

Доктор Дюма, чей безграничный оптимизм раздражал Попиля сверх всякой меры, подал замечательную характеристику на Ганнибала, сообщив при этом, что Медицинский центр Джонса Хопкинса в Балтиморе, в Америке, предлагает Лектеру поступить к ним в интернатуру, особенно после того, как там ознакомились с его иллюстрациями к новому анатомическому атласу. Моральный аспект этого дела доктор Дюма выделил в весьма недвусмысленных выражениях.

Через три недели, несмотря на возражения инспектора Попиля, Ганнибал покинул Дворец правосудия и вернулся в свою комнату над помещениями медицинского факультета. Попиль с ним не попрощался, охранник просто принес ему его одежду.

В своей комнате он отлично проспал всю ночь. Утром позвонил на площадь Вогезов и обнаружил, что телефон леди Мурасаки отключен. Он пошел туда и отпер дверь своим ключом. Квартира была пуста, если не считать тумбочки под телефонным аппаратом. Возле аппарата лежало адресованное ему письмо. К нему был прикреплен почерневший прутик из Хиросимы, присланный леди Мурасаки ее отцом.

Письмо было коротким: «Прощай, Ганнибал. Я еду домой».

На обратном пути он швырнул обожженный прутик в Сену. В ресторане «Марсово поле» он заказал великолепного тушеного зайца на деньги, которые Луи Ферра оставил на мессы за упокой своей души. Согретый вином, он решил, что для соблюдения декорума ему все же не мешает прочитать несколько молитв на латыни в память о Луи и, может быть, одну из них даже пропеть на какой-нибудь популярный мотивчик, принимая во внимание тот факт, что они будут ничуть не менее действенны, нежели те, что он мог бы заказать в церкви Сен-Сюльпис.

Ужинал он в одиночестве, но был отнюдь не одинок.

Ганнибал вступил в период долгой зимы своего сердца. Спал он прекрасно, и во сне его никто больше не посещал в отличие от других людей.

Свенке уже казалось, что отец Дортлиха не умрет никогда. Старик все дышал и дышал, уже два года все дышал, а гроб, завернутый в брезент, все дожидался его, стоя на козлах в и без того тесной квартире Свенки. Он занимал большую часть холла. Это вызывало сильное раздражение у женщины, которая жила со Свенкой; она не раз отмечала, что закругленная крышка гроба не дает использовать его даже в качестве подставки или полки. Через несколько месяцев она, правда, стала прятать в гробу контрабандные консервы, которые Свенка вымогал у пассажиров, возвращавшихся на паромах из Хельсинки.

За два года чудовищных чисток Иосифа Сталина трое офицеров из коллег Свенки были расстреляны, а четвертый повешен в тюрьме на Лубянке.

Свенка понимал, что настало время уходить. Произведения искусства теперь все были у него, и он не собирался их тут бросать. Ему не достались в наследство все контакты и связи Дортлиха, но он мог достать нужные бумаги. У него не было связей в Швеции, но было полно знакомых, плавающих на судах из Риги в Швецию, и он мог контролировать переправку груза. Нужно было только отправить его морем.

Однако все по порядку.

Утром в воскресенье, без четверти семь служанка Бергид вышла из дома, в котором находилась квартира отца Дортлиха. Она вышла с непокрытой головой, чтобы никто не заподозрил, что она собралась в церковь, и несла под мышкой приличных размеров книгу – в ней были спрятаны ее головной платок и Библия.

Она отсутствовала уже около десяти минут, когда отец Дортлиха, лежавший в постели, услышал поднимающиеся по лестнице шаги, более тяжелые, чем шаги Бергид. Из прихожей донеслись скрежет и лязганье – кто-то пытался вскрыть дверной замок.

Отец Дортлиха с усилием приподнялся над подушкой.

Наружная дверь заскрипела по порожку, когда кто-то рывком распахнул ее. Он пошарил рукой по прикроватной тумбочке и взял с нее пистолет «люгер». Едва не теряя сознание от этого усилия, он ухватил пистолет обеими руками и сунул его под простыню.

Закрыл глаза и ждал, пока не отворилась дверь в его комнату.

– Вы спите, герр Дортлих? Надеюсь, я вам не помешал, – произнес сержант Свенка. Он был в гражданском, волосы прилизаны.

– А-а, это ты. – Выражение на лице старика было таким же яростным, как обычно, но выглядел он очень слабым.

– Я пришел по поручению Союза милиционеров и таможенников. Мы разбирали старые завалы и нашли кое-какие вещи вашего сына.

– Мне они не нужны. Оставьте их себе, – сказал старик. – Ты что, взломал замок?

– Никто мне не открыл, так что пришлось войти самому. Я думал просто оставить здесь коробку, если никого нет дома. У меня есть ключ вашего сына.

– У него никогда не было своего ключа.

– Это отмычка.

– Тогда запри за собой дверь, когда будешь уходить.

– Лейтенант Дортлих сообщил мне некоторые подробности касательно вашего… положения и ваших пожеланий. Вы их не записали? У вас есть все нужные документы? Мы в Союзе считаем своим долгом, чтобы все ваши пожелания были исполнены в точности.

– Ну да, – сказал отец Дортлиха. – Записаны и засвидетельствованы. Копия отправлена в Клайпеду. Вам не нужно ничего делать.

– Нет, нужно. Осталось одно дело. – И сержант Свенка опустил коробку на пол.

Он улыбнулся, направляясь к постели. Схватил с кресла подушку, боком, по-паучьи кинулся к изголовью, прижал ее к лицу старика и, сев верхом на его тело и упираясь коленями ему в плечи, навалился на него, прижав ему локти, всем весом налегая на подушку. Сколько времени это займет? Старик даже не брыкался.

Тут Свенка почувствовал, что в промежность ему воткнулось что-то твердое, простыня под ним поднялась горбом, и «люгер» выстрелил. Свенка ощутил ожог на коже и сильное жжение где-то глубоко внутри себя, упал назад, а старик поднял пистолет и все продолжал стрелять сквозь простыню, посылая пулю за пулей ему в грудь, в щеку, потом ствол опустился, последняя пуля попала в ногу ему самому. Висевшие над кроватью часы пробили семь, и он успел услышать первые четыре удара.