Секретный агент S-25, или Обреченная любовь - Валентин Лавров

Соколов сказал:

— Бугров, ложки у нас есть, не хлопочи. А вот заказ у нас важный, военный.

Бугров прекратил работу, с любопытством уставился на Соколова:

— То есть?

— Сделай весло. Вот образец. Срочно надо.

Бугров покрутил в руках образец, поморщился и с презрением положил на землю.

— Это разве образец? Тьфу, да и только! Одна видимость. — Поднялся с бревна, взял Соколова за отворот шинели. Строго глядя атлету в глаза, наставительно сказал: — Чтобы весло было стоящее, надо разные древесные породы подобрать. Затем отмочить, сделать клееный шпон, пропитать смолой и канифолью — чтоб оно, дерево, гнили и разбуханию не поддавалось. И с учетом роста и веса гребца подогнать. Вот, скажем, милок, под тебя эта доска обструганная, — ткнул пальцем в весло, — мала и тонка. За три дня оба весла для тебя выполню, хоть на свадьбу греби.

Соколов возразил:

— Ну, дед, ты размахнулся! Нам срочно надо.

— Ну, ежели срочно, то выберу осину, вымочу…

Соколов уточнил:

— Мне сегодня вечером грести на чужой берег.

— Тогда нужна ель. Топориком попотею, постучу, готова после ужина будет… Изящества не ждите, а прочность обещаю.

Возвращаясь к себе в блиндаж, Шлапак полюбопытствовал:

— Что, и нынче впрямь на чужой берег пойдешь?

Соколов отвечал туманно:

— Поступлю согласно интересам отчизны.

Шлапак удивленно развел руками.

— Опасно, весьма! Немцы-то взбудоражены…

И вот подошел решительный момент.

Еще после ужина дед Бугров принес новое весло и получил за усердие пачку папирос «Катык».

Соколов ушел в блиндаж. Не раздеваясь, улегся поверх одеяла на деревянные нары, накрылся шинелью и тут же погрузился в сон.

Проснулся среди ночи. Розово светилась под образом лампадка. Солдаты дрыхли так крепко, как умеют дрыхнуть только разведчики. Гений сыска тихо вышел из блиндажа.

Еще днем он видел, что пленных генералов замкнули в клетушку, примыкавшую к штабному блиндажу. Соколов сумел узнать, что назавтра их хотят отправить в Петроград. Для осуществления плана у Соколова оставалась лишь одна ночь.

В темноте возле закрытых на замок дверей разглядел постового с ружьем. Постовой удобно развалился на лохматых сучьях упавшей толстенной сосны. Постовой окрикнул:

— Кто идет?

Соколов узнал голос младшего унтера Фрязева. Гений сыска рассмеялся, и его могучий голос раскатился далеко по берегу.

— Фотий, меня судьба словно нарочно сводит с тобой. Расскажи, удачно приземлился прошлый раз, верстовой столб головой не снес?

Фрязев возмущенно засопел, мозги тяжело заворочались в его большеразмерной голове: «Я думал, что Соколова расстреляют как шпиона, а оказалось наоборот: он теперь в фаворе у начальства. Как себя вести с этим наглецом? Опасный тип! Ну да ладно: в первом же бою ему в спину пулю выпущу, никто не догадается, от чьей руки он сдохнет». Смирил неприязнь, равнодушным тоном произнес:

— Проходите мимо, здесь нельзя находиться!

— Смешной ты человек, Фотий. Я поймал генералов, которых ты охраняешь, и я теперь не имею права даже пройти мимо.

— Вот идите своей дорогой!

В голосе Соколова появились металлические нотки.

— Ты, Фотий, опять грубишь мне? — Громко вздохнул. — Почему ты меня так не любишь? Ладно, давай помиримся. Папироску желаешь? Угощайся…

— За папироску спасибо, не откажусь, но только на посту разговаривать по уставу не положено. Вы уж сделайте одолжение, уйдите от греха подальше.

Соколов отозвался:

— Фотий, ты в точку попал: мне пора идти своей дорогой — дальней и трудной. На, бери всю пачку, я все равно не курю, ношу для угощения, — и протянул папиросы.

Довольный Фотий засунул пачку в карман, а Соколов вдруг ухватил его за шею и мгновенно хорошо отработанным приемом крутанул сначала вправо и тут же — сильно и резко — влево, повалил на землю, слегка надавил локтем на горло. Фрязев захрипел:

— A-а, больно!

— Цыц, козявка! Если пикнешь — задавлю. — Вытащил из кармана веревку, надежно связал по рукам и ногам, положил, словно куклу, на ветви ели. — Видишь, как я о тебе пекусь, на ветках не замерзнешь. Теперь открой свою хищную пасть, пошире! Вот какая — белая акула позавидует. Это тебе из веретья кляп. Поспи часик-другой, придет сменный караульщик и освободит. И постарайся больше мне не попадаться. Ты мне не нравишься. А я с немецкими генералами уйду на ту сторону, победа будет за ними.

Фотий аж застонал: ему до слез было обидно, что самому не пришла прекрасная мысль — сбежать с пленниками к немцам. Вот бы награду они отвалили, деньжат не пожалели бы. А теперь все достанется этому ненавистному Соколову!

Соколов подошел к дверям каземата, уцепился за висячий замок, рванул — он вылетел вместе с петлями. Открыл низкую дверцу, в лицо потянуло промозглой сыростью. По-немецки произнес:

— Господа генералы, быстро, быстро на выход! Не мешкайте, давайте руку…

Фон Лауниц с недоверием прошептал:

— Вы кто?

— Я пришел выручить вас…

Фон Лауниц внимательно рассматривал Соколова.

— Господин избавитель, почему вы прекрасно говорите по-немецки? Я уверен, что мы где-то уже встречались. Ваши лицо и голос мне кажутся знакомыми.

— Вы правы, герр генерал, мы с вами хорошо знакомы: я — граф Аполлинарий Соколов…

Фон Лауниц воскликнул:

— Невероятно!

— Господа генералы, как говорил Гейне, «мой друг, мгновение порой дарит нам жизнь, спасает нашу участь». Вперед!

Генералы с большим удовольствием покинули свою тюрьму и уже минут через пять сидели в той самой плоскодонке, на которой вчера переправлялись на русский берег.

Соколов греб энергично. Уже минут через десять все трое прибились к немецкому берегу, к той бухте, где накануне высаживался наш десант.

Соколов начал торжественную речь:

— Поздравляю, господа генералы, вы избавлены от плена… — Он не успел окончить фразу, как немцы, сдуру решившие, что это вновь приплыли русские разведчики, открыли бешеную стрельбу. Соколов едва успел увлечь генералов в защищенное место — под обрывом. Пули свистели рядом, вспенивали воду.

Фон Лауниц в сердцах воскликнул:

— Какие идиоты!

Соколов успокоил:

— Пустяки, лишь бы не швырнули гранату.