Дмитрий Донской - Николай Борисов

Итак, всё произошло в полном соответствии с жестоким расчетом Михаила Тверского. Тверичи «зажгоша с поля посад, и удари с огнем ветр силен на город (крепость. — Н. Б.) и поиде огнь по всему городу и погоре город весь и церкви каменые и древяные вси, а в церквах в каменых людии мужь и жен и младенцев. Тако же и в городе на площади и по улицам многое множество погорело, а инии мнози бежаще из града от огня в реце истопоша и имениа их и скоты с ними в городе погоре, а иное ратные поимаша. А кто избежал из города от огня, а те не умчали с собою ничего же. В едином часе бышеть всем видети град велик, бещисленое множество людии в нем, в том же часе пожьже его огнь, и преложишеться в вуглие и потом пепел и развея ветр, и всуе бяшеть человеческое мятение, толко на месте том видети земля и пепел» (43, 102).

(В редакции Тверского сборника сказано еще сильнее: «В едином часе видехом град весь въскоре попель (пепел. — Н. Б.), И развеай то ветр, и не бысть ничтоже, развее кости мертвых» (44, 432).)

Картина мертвого пепелища на месте цветущего города потрясает воображение. Она вызывает в памяти аналогичные картины Ветхого Завета и служит своего рода введением в помещенное далее пространное рассуждение летописца на тему «ничто же от человек възможно противу Божиа помощи» — «ничего не может сделать человек без Божьей помощи» (43, 102). Моральная оценка разгрома Торжка у каждого из участников этой драмы, разумеется, была своя, субъективная. Тверской летописец представляет дело так, что в данном случае Бог сурово наказал новгородцев и новоторжцев за гордость и непокорность. Князь Михаил Тверской — не виновник трагедии, а всего лишь орудие Божьего гнева.

В своем стиле и «со своей колокольни» изображали эту историю новгородские летописцы. Здесь нет ни нравоучительного тона, ни библейских аллюзий. Рассказ о гибели Торжка по-новгородски лаконичен и реалистичен до натурализма. В захваченном городе, среди горящих домов и дымящихся развалин, победители грабят и убивают мирных жителей, срывают одежду и насилуют женщин, не щадят даже монахов и монахинь. Обезумевшие от страха люди пытаются укрыться в городском соборе — и гибнут там, задохнувшись в дыму. Даже река не приносит спасения: ее темные воды выносят утопленников. Звуковым сопровождением для этой адской картины служат вопли гибнущих в пламени людей, рев урагана и свист огня.

Новгородцы ненавидели тверичей, сотворивших такое зло, какого «ни от поганых не бывало». Павшие в бою новгородские бояре представлены героями.

Московские летописцы без особых изменений заимствовали новгородскую версию «Повести о разгроме Торжка», которая импонировала им своим антитверским пафосом (45, 112). Многословная Никоновская летопись, как всегда, прибавляет несколько интересных деталей, которые, впрочем, не меняют общей картины и могут вызывать сомнение по части достоверности. Так, сообщается, что в ходе восстания против тверских властей жители Торжка не только «избили», но и «огню предаша» находившихся в городе тверичей (42, 18).

На первый взгляд захват Торжка выглядит весьма прибыльным для Михаила Тверского делом. Захваченные в богатом Торжке ценности существенно пополнили княжескую казну. Взятые в плен знатные новгородцы и новоторжцы за свою свободу должны были заплатить тверскому князю крупный выкуп. Разгром Торжка открывал Михаилу Тверскому и его литовским союзникам прямой путь на Новгород.

Однако законы высшей справедливости таинственным образом действуют и на земле. Ни один из этих выигрышей не принес Михаилу долгосрочной пользы. Узнав о падении Торжка, новгородцы не впали в отчаяние, а в ожидании большой войны с Тверью спешно стали усиливать городские укрепления. «Тогда то слышавше новогородци и убояшася в Великом Новегороде и начаша копати ров около Лидна (Людина. — Н. Б.) конца и около Загородья и около Неревскаго конца» (45, 113; 18, 372).

Но тревога оказалась преждевременной. Третий поход Ольгерда на Москву и «стояние» у Любутска летом 1372 года отвлекли Михаила от новгородских дел. Заключение Ольгердом мирного договора с Дмитрием Московским лишило тверского князя мощной литовской поддержки. Идти на Новгород в одиночку, оставляя в тылу враждебную Москву, было бы явным безумием.

Войны не хотели и на Волхове. Не желая обострять ситуацию, новгородцы после разгрома Торжка склонили головы и признали Михаила великим князем Владимирским. Но это была временная уступка. Новгородцы с нетерпением ожидали перемены «политической погоды». «Стояние» у Любутска принесло эти перемены. Ольгерд помирился с Москвой. Михаил Тверской остался один. Его наступательный пыл угас. А между тем Москва и Новгород, избавившись от литовской угрозы, готовились предъявить Михаилу свой счет.

Зимой 1372/73 года Новгород порвал с Михаилом Тверским и вернулся к традиционному союзу с Москвой. На Волхове в качестве представителя великого князя Дмитрия Московского обосновался его кузен Владимир Серпуховской. Молодые силы кипели в груди этого 20-летнего витязя. Новгородская синекура была ему явно не по душе. «И седе в Новегороде до Петрова дни (29 июня 1373 года. — Н. Б.), и поеха прочь» (18, 372; 45, 113). Но этот демарш по сути мало что изменил.

Что касается богатств и пленников, вывезенных Михаилом Тверским из разоренного Торжка, то они не принесли тверичам много прока. Новгородские бояре, взятые в плен в Торжке, около года просидели в тверской тюрьме, ожидая, пока родственники и друзья выкупят их из плена. Вероятно, запрошенная сумма была слишком велика. Не дождавшись свободы, они решили бежать через прорытый в стене земляной тюрьмы подземный ход. Побег состоялся 20 апреля 1373 года, в среду на Святой неделе (43, 104). Вероятно, узники воспользовались праздничным весельем своих стражников. Как они добрались до новгородской границы — летопись умалчивает. Но надо полагать, что путь их был не без приключений…

Михаил Тверской вывез из Торжка богатую добычу. Однако Дмитрий Московский (а скорее — многоопытный митрополит Алексей) нашел оригинальный способ опустошить тверскую казну. Как нам уже известно, осенью 1372 года московский князь через своих порученцев («киличеев») выкупил в Орде 15-летнего сына Михаила Тверского Ивана, который находился там с лета 1371 года в качестве гаранта возврата долгов своего отца (44, 430). Уплатив за княжича огромную сумму в 10 тысяч рублей, москвичи увезли его с собой в Москву, где поместили в суровых условиях («в истоме») на митрополичьем дворе (39, 18).

Это был тяжкий удар по престижу Михаила Тверского. И как правитель, и как отец он должен был любой ценой добиться освобождения сына и наследника тверского престола. Не знаем, какую сумму запросили москвичи за княжича Ивана, но очевидно, что даже трофеев из Торжка не хватило для этого платежа. Вести тягостный торг с москвичами и копить нужную сумму тверскому князю пришлось целый год. Речь шла не только о деньгах, но и о политических уступках — публичном и клятвенном отказе Михаила от притязаний на великое княжение Владимирское.

Зимой 1373/74 года долгожданное соглашение об освобождении Ивана, а также об общем примирении Москвы и Твери было наконец достигнуто. «А потом тое же зимы по мале днии Божиим жалованием створишеться мир князю великому Михаилу Александровичю со князем с великим с Дмитрием с Ивановичем и сына его князя Ивана с любовию князь великии Дмитрии отъпустил с Москвы в Тферь. А князь великии Михаило Александрович со княжениа с великаго наместникы свои свел и бышеть тишина и от уз разрешение христианом и радостию възрадовалися, а врази их облекошася в студ» (43, 105).