Священная - Синтия Хэнд

– Как же тут много каналов, – удивленно бормочет он. – В прошлый раз, когда я смотрел телевизор, их было всего четыре. Как вы выбираете, что смотреть?

Я пожимаю плечами, потому что редко смотрю телевизор. Да и вряд ли папе понравится смотреть шоу «Холостяк».

– Джеффри чаще всего смотрит «И-Эс-Пи-Эн».

Папа непонимающе смотрит на меня.

– Это спортивный канал.

– У вас есть канал, полностью посвященный спорту? – говорит он с благоговейными нотками в голосе.

Оказывается, папа фанат баскетбола. Жаль, что Джеффри не остался с нами посмотреть телевизор. Я не могу перестать глазеть на папу и как завороженная следить за каждым его движением, но брат почему-то не может находиться рядом с ним. Как только наши «семейные посиделки» закончились, он тут же скрылся в своей комнате. И уже несколько часов оттуда не доносилось ни звука, даже привычного грохота музыки.

Так что я пытаюсь почувствовать его, что совершенно не трудно сделать. Я много тренировалась включать и отключать свою эмпатию после маминого урока. Поэтому мне удается почти не обращать внимания на пульсирующий венец папы, который он старается сдерживать, и я направляю свое сознание наверх, в комнату Джеффри.

Брат сходит с ума. Ему плевать, почему родители это сделали. Он не может перестать злиться, хоть и пытается успокоиться. Он считает, что они оба предали нас. И его не интересуют их мотивы. Главное, что они лгали нам.

Вот только ему больше не хочется играть по правилам. Он устал от этого. Ему надоело чувствовать себя пешкой на какой-то божественной шахматной доске.

И я понимаю, что какой-то частью души разделяю его чувства. Но трудно злиться, когда от одного присутствия папы тебя затапливает такая радость, что все темные мысли и обиды исчезают из головы. Это кажется несправедливым, будто мне не позволено испытывать то, что я чувствую. Вот только я, к сожалению, даже не могу обидеться за это на папу.

– Мне кажется, мы бы смогли справиться с этим, – говорю я маме чуть позже, когда помогаю ей дойти из ванной до кровати.

Есть что-то неправильное во всем этом. В ее крошечных, неуверенных шагах, в том, что она не может сходить в туалет без чьей-то поддержки. И маме это тоже не нравится. Каждый раз, когда ей приходится просить нас о помощи, на ее лице появляется такое мрачное выражение, словно, будь у нее возможность, она бы ни за что не позволила нам увидеть ее такой.

– С чем? – спрашивает она.

– С правдой. Что наш папа ангел. Что мы Триплары. Со всем этим. Мы бы смогли сохранить это в тайне.

– Ну-ну, – бормочет она. – Ведь у тебя это так хорошо получается.

– Если бы я знала, что речь идет о жизни и смерти, то держала бы рот на замке, – возмущаюсь я. – Не надо считать меня идиоткой.

Я откидываю одеяло и осторожно придерживаю маму, пока она опускается на кровать. А затем натягиваю одеяло до талии и разглаживаю его.

– Я не могла рисковать, – говорит она.

– Почему?

Она жестом просит меня сесть, и я опускаюсь на край кровати. Мама закрывает глаза, а когда открывает вновь, я вижу в них неодобрение.

– Где твой отец?

– Куда-то пропал. Куда он вообще ходит?

– Наверное, у него есть дела.

– Ага. Например, поджечь куст для Моисея[15], – язвлю я.

Мама улыбается, а затем говорит:

– Мардж Уиттакер, тысяча девятьсот сорок девятый год.

И лишь через секунду до меня доходит, о чем она говорит.

– Ты имеешь в виду тот отрезок жизни, что был до Марго Уитфилд?

– Да.

– Мардж. Мило. Ты всегда выбирала разные варианты имени Маргарет? – спрашиваю я.

– Почти всегда. Если только не приходилось от кого-то скрываться. Но мы сейчас говорим о Мардж Уиттакер и о том, как она влюбилась.

Отчего-то я сразу понимаю, что она говорит не о папе. Думаю, мама решила рассказать о том периоде, когда чуть не вышла замуж. Судя по тому, что она говорила раньше, это произошло как раз в пятидесятые годы.

– И в кого же? – тихо интересуюсь я, так и не разобравшись, действительно ли мне хочется это знать.

– Роберт Тернер. Ему было двадцать три года.

– А тебе… Я быстро подсчитываю в уме. – Почти шестьдесят. Мама! А ты, оказывается, любишь молоденьких.

– Роберт был Трипларом, – говорит она. – Я мало кого знала из обладателей ангельской крови, если не считать Бонни и Уолтера, с которыми познакомилась, когда мне было тринадцать и я еще сама не понимала, что принадлежу к их числу, да Билли, которую повстречала во время Первой мировой войны. Но ни один из них не был похож на Роберта. Казалось, его силы безграничны. В один прекрасный день, когда я работала секретаршей, он просто зашел в мой кабинет и пригласил на ужин. Естественно, меня это сильно удивило, потому что мы никогда раньше не встречались. Помню, как спросила его, с чего он решил, что я соглашусь поужинать с совершенно незнакомым человеком. И он ответил, что хорошо меня знает. Что видел меня во сне. Он знал, что мне нравится китайская кухня, в какой ресторан мы пойдем, что я закажу свинину в кисло-сладком соусе и какое предсказание попадется в моем печенье. Мне пришлось согласиться, чтобы проверить, так ли это.

– И он оказался прав, – говорю я.

– Да.

– И что там было? В твоем предсказании?

– Ох. – Она смеется. – «Вскоре в вашей жизни наступит волнующее событие». А у него: «Тот, кто умеет смеяться над собой, всегда найдет повод для смеха». И они оба оказались правдивы.

– Ты была частью его предназначения?

– Да. Думаю, он должен был найти меня.

– И что с ним случилось? – спрашиваю я через минуту, чувствуя, что это ничем хорошим не закончилось.

– О нем узнали Чернокрылые. А когда Роберт отказался присоединиться к ним, они его убили. И Семъйяза тоже был там. Я умоляла его помочь нам, но… он ничего не сделал. Просто стоял и смотрел.

– Ох, мама…

Она качает головой.

– Вот что могло случиться, – говорит она. – Ты должна понимать, что происходит, когда Чернокрылые узнают о Трипларах. И бороться за свою жизнь до конца.

На следующее утро Билли, как обычно, отвозит нас в школу. С появлением папы все, кроме Джеффри, стали более спокойно относиться к появлению Семъйязы. Может, Чернокрылый и силен, но папу не сдерживает скорбь, а значит, он должен быть вдвое сильнее, поддерживаемый словом Господа и тому подобным. Мы почти не разговариваем, погруженные в свои собственные мысли, пока Билли не спрашивает: