Муля, не нервируй... Книга 2 - А. Фонд

– Там одна коза сказала, что мне лучше чай в буфете подавать, чем в лоскутах кликушествать! Ты это представляешь, Муля? – от возмущения её голос задрожал. – говорит, что шут гороховый – это, мол, вам не королева! Болонка в климаксе! А у самой, кроме двух грудей больше никаких достижений в театральном искусстве и нету!

– Ну, так покажите им всем, как надо играть, – подначил её я.

– И покажу! Что ты думаешь, не смогу?! – закипятилась Злая Фуфа. – Я им так этого скомороха сыграю, что они ещё долго этот спектакль помнить будут! Я тебе скажу, Муля, что даже крохотная роль может стать алмазом, если его отшлифовать правильно.

Остаток дороги Фаина Георгиевна строила планы, как она сыграет, чтобы они все в обморок от зависти попадали, и лелеяла планы мести.

Я поддакивал в нужных местах. В общем, дошли познавательно.

Когда занавес поднялся, зрители увидели привычную ярмарочную суету: торговцы, пляски, песни. Но всё изменилось, когда на сцену вышла Раневская. Её скоморох не просто «прыгал в лоскутах» – он жил. Каждое движение, каждый жест были отточены до блеска. Она не произносила длинных монологов, у неё по роли вообще не должно было быть реплик, кроме двух, но её движения были убедительны, а эти её две реплики, брошенные словно бы невзначай, били точно в цель:

– Смех – дело серьёзное. Кто смеётся последним, тот… дайте подумать… тот, наверное, всех переживёт!

Её голос, то едкий, то наивный, её движения, ужимки – всё заставляло зал взрываться хохотом. Даже в моменты, когда она молчала, её глаза – лукавые, проницательные – вели диалог со зрителем. Когда купчиха, которую играла Леонтина Садовская, затянула пафосный монолог о «величии русской души», скоморох Раневской, стоя у края сцены, достал яблоко и громко хрустнул. Зал покатился со смеху, а актриса, сбившись, едва закончила речь. Хотя вышло довольно невнятно.

К финалу пьесы стало ясно: именно скоморох Раневской – главный герой в «Скоморохе Памфалоне». Когда же она, сорвав колпак, произнесла последнюю реплику:

– Ну что же! Шутки закончились. А жизнь? Жизнь – самая долгая шутка… – зал встал. Аплодисменты гремели так, что аж люстры дрожали.

– Браво! – кричали зрители и требовали вызова на бис.

Рядом со мной в первом ряду сидел, судя по тому, что он постоянно строчил в блокноте, либо журналист, либо театральный критик. Я осторожно заглянул ему через плечо. Он судорожно записывал: «Раневская превратила эпизод в шедевр».

Что и требовалось доказать. Я усмехнулся.

Актёры, ещё недавно посмеивавшиеся, стояли за кулисами злые, бледные. Леонтина кусала губы, какой-то артист, игравший Ермия, весь позументах, спрятал лицо в ладонях, а этот критик-журналист всё бормотал:

– Это гениально…

После спектакля я заглянул за кулисы.

Раневская, кажется, собрала все цветы из зала, так, что даже главным героям не досталось, и сейчас бросила колючий взгляд на коллег:

– Спасибо за вдохновение, друзья! Без вашей снисходительности я бы так не старалась.

Она посмотрела на меня довольным лучистым взглядом, а я подмигнул ей.

На следующий день вся театральная Москва взволновалась. Газеты вышли с заголовками: «Раневская доказала: в театре нет маленьких ролей – есть маленькие актёры». Лестные рецензии достались только ей, остальных же упомянули вскользь: «Исполнители неплохи, но меркнут на фоне гения».

Всё это я отметил лишь мимоходом. После работы, которая сегодня прошла на удивление скучно и буднично (возможно, потому, что Козляткина вызвали в куда-то «наверх»), я вернулся домой и застал уже привычную за последние дни картину: на кухне сидели Гришка, Герасим и Жасминов и выпивали. А разъярённая Полина Харитоновна стояла перед ними и орала на них.

Когда она увидела меня, то закричала:

– Муля, разгоняй эту гоп-компанию, или я в партком пойду, жаловаться!

– Муля, – еле ворочая языком, пролепетал Герасим, – она меня бросила!

– Кто? – сначала не понял я.

– Валюха меня бросила! – он посмотрел на меня мутным взглядом и икнул.

– Все бабы – зло! – подтвердил Гришка и очень тихо добавил, – особенно, если это тёща.

Но Полина Харитоновна услышала и взвилась ещё сильнее:

– Да ты посмотри на себя! Ты же лыка не вяжешь! Гад такой! Четвёртый день в запое!

Гришка отрицательно покачал головой и нравоучительно сказал:

– Второй только. Свадьба не считается…

И икнул. Полина Харитоновна побагровела:

– Да ты, скотина, мою Лилю в этой коммуналке держишь! Всю жизнь её молодую испоганил! Ты её ногтя не стоишь! Я вас быстро разведу!

– Не смей! Из-за тебя, она сегодня плакала!

– Из-за меня? – аж задохнулась от возмущения Полина Харитоновна, – да это ты который день квасишь! Вот она и плакала!

– А Валюха меня бросила, – опять икнул Герасим.

Я посмотрел на это всё, развернулся и пошёл в комнату. Что-то дорогие соседи меня подзадолбали. Устал я от этих всех склок и суеты.

Я решил провести вечер с книгой, и чтобы больше никаких разборок. Надоело!

И как накаркал. Стоило мне только умоститься и вчитаться в историю Дантеса, как в дверь зазвонили. Я никогда не открывал дверь. Честно говоря, даже не помнил, кому сколько раз звонить должны. Пару раз пытался выучить, но у нас то постоянно состав соседей менялся, то я просто забывал от невнимательности, так что эту затею я бросил.

И вот сейчас кто-то опять трезвонил в дверь. Но я не реагировал, продолжая читать.

И тут вдруг уже в мою дверь громко постучали.

– Муля, – из-за двери раздался раздражённый голос Полины Харитоновны, – ты что уснул? К тебе там пришли.

Со вздохом я отшвырнул «Графа Монте-Кристо» в сторону и распахнул дверь, стараясь, чтобы ни один мускул не выдал на моём лице гримасу раздражения.

И удивился.

На пороге моей комнаты стоял… Завадский.

Глава 22

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Завадский, очевидно, дал мне первое слово, а я же просто рассматривал его.

Он был хорош собой, этот человек. Харизматичный, красивый, с пронзительным взглядом синих глаз. Понятно, почему от него все бабы в восторге и