Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить - Карен Аувинен

В августовские солнечные часы просочился неожиданный свет – Грег.

Оба стеснительные, оба нелюбители ухаживаний, мы познакомились в Интернете – да, и я тоже попробовала этот способ, как все прочие, после того как годами от него отказывалась. Романтическая история моей жизни представляла собой практически чистый лист, отмеченный лишь парой коротких увлечений и ровно одним событием, которое можно было бы засчитать за «свидание». Давным-давно я перестала поднимать глаза и встречать чужой заинтересованный взгляд.

Наполовину обнадеженно, наполовину рассеянно пару месяцев я просматривала сайт OkCupid (оправданием мне служила умно написанная статья в «Нью-Йоркере» и жгучая потребность думать хоть о чем-нибудь, помимо мамы). Я отбивалась от писем мужчин, явно не имевших со мной ничего общего, и отправила кому-то пару нерешительных «привет», но – за одним стеснительным исключением – ни с кем так и не познакомилась. Это «стеснительное исключение» оказалось при ближайшем рассмотрении умным и веселым, и работало «оно» в администрации нового мэра в Денвере. Мы обменялись серией интеллектуальных писем, а потом был один странный и долгий телефонный разговор. Этот человек засыпал меня любопытными (так и слышался хруст попкорна) вопросами об условиях моей жизни «в глуши» и впал в тупое молчание, когда я их описала: медведи во дворе, мышь, которая вот только сию минуту сбежала вниз по внешней поверхности дымохода…

– Ого, – сказал он наконец, – вы действительно живете на грани.

После этого его письма прекратились, хотя в последнем он настойчиво утверждал, что «все же хотел бы как-нибудь встретиться», когда будет не слишком занят.

– Это, – произнесла я так, будто держала вонючий мусорный пакет, рассказывая о переписке Джули, всегда готовой подбодрить и поделиться энтузиазмом, – пустая трата времени.

А потом я получила письмо, адресованное Девушке из Джеймстауна.

Меньше чем через неделю мы с АртЧуваком перешли от коротких сообщений «ни о чем» к трех-, четырехчасовым телефонным разговорам.

Всю свою жизнь я была хладнокровной палочкой-выручалочкой для подруг в их личных невзгодах и горестях. «Ты даешь такие хорошие советы, – говорила Джулия. – Ты всегда знаешь, что сказать».

Если бы я разговаривала с этой Девушкой из Джеймстауна, я посоветовала бы ей, черт побери, притормозить. Но она не слушала. Мы с АртЧуваком каждый день выстреливали очередями сообщений, рассказывая о повседневных подробностях – о разнице погоды в наших местностях, об особенностях нашей профессиональной деятельности и расписаний, – вдаваясь в обширные дискуссии о наших любимых авторах и книгах. Грег был человеком начитанным, к тому же художником-пейзажистом, садовником и мечтателем. Он жил в Денвере, в пятидесяти пяти милях от меня, в маленькой квартирке неподалеку от парка Вашингтона, и писал о том, как облака наполняют закатное небо собственным светом.

«Я провел значительную часть своей жизни, лежа на спине и глядя в небо, – писал он. – Боюсь, никогда не смогу охватить его целиком. И в то же время опасаюсь, что смогу».

На шестое утро после знакомства мы почти два часа обменивались мгновенными сообщениями. Отправляясь на занятия йогой, я послала Грегу свое стихотворение о мужчине, что плавал на спине под пирсом, пытаясь увидеть звезды средь бела дня. Когда я вернулась домой, он прислал сообщение из одной-единственной строки, в котором признавался, что это стихотворение довело его до слез.

«Откуда ты такая взялась?» – писал он. А ниже написал свой номер телефона – на случай, «если захочется поговорить».

Голос на другом конце оказался звучным и сильным. Разговор шел как по маслу. У меня возникло ощущение, будто мы упали в медленную реку. Мы разговаривали о кино и погоде, об американском Западе, о вестернах, о наших любимых писателях, о видах из наших окон. Мы легко включились в беседу: не было никаких иных ощущений, кроме узнавания и облегчения.

Почти три часа спустя я опомнилась и осознала, что мне нужно работать. На следующий день начинались занятия в колледже. Я словно сделала шаг назад, наружу, в торопливый мир.

– Мне нужно идти, – с сожалением сказала я.

Назавтра в моих входящих обнаружилось стихотворение Гэри Снайдера из ежедневной поэтической подписки. Оно воспевало в последней строке настежь распахнутые возможности: «Открыты все пути». Я послала его Грегу.

Еще пять дней мы беседовали каждый вечер. Однажды заговорились далеко за полночь, и я лежала в постели в темноте, слушая успокаивающий голос Грега, прижав телефон к уху, и шептала, полусонная, в полусвете наливающейся луны, под тявканье койотов за стенами дома. В том году полно было цитрусовой моли. Целые тучи этих бабочек приветствовали меня, когда я возвращалась по вечерам домой, их серые крылышки бились о москитную сетку, танцуя в свете фонаря на террасе. Каждый вечер я слушала, как их тела потрескивают и сгорают на огне свечей, которые я зажигала в спальне. Как и они, я не заботилась о том, что могу сгореть.

Всю свою жизнь я опасалась близости. Но я побежала навстречу Грегу так же, как когда-то бежала к краю скалы вдоль Колорадо, где моя рафтинг-группа остановилась, чтобы попрыгать с утеса. Я видела издали, как моя лучшая подруга присела и замешкалась, потом на цыпочках подошла к краю – и так же на цыпочках отошла. Любому, кто видел эту сцену со стороны, я показалась бы незаинтересованным зрителем. Но потом я встала – и побежала! – взлетев в воздух мимо красного песчаникового обрыва. В тот день я бежала к неизвестности, к чему-то такому, что обладало равной способностью и привести меня в восторг, и убить, потому что хотела ощутить себя частью воздуха, неба и воды, понять свое тело как частичку природного мира и не бояться.

Та же сила тянула меня к Грегу. Я ни на секунду не задумывалась о шоке или температуре воды, я не рассуждала о пристойности или безопасности, я не окунала нерешительный кончик пальца и даже не погружалась постепенно – вместо этого я нырнула с разбегу.

Мы с Грегом встретились в Боулдере через полторы недели после первого обмена сообщениями, в субботу, движимые обжигающим любопытством и радостью, унизительным страхом пополам с головокружительностью наших разговоров: мы уже признались друг другу в слишком многом. Грег был в разводе десять лет и, по его собственному выражению, все это время главным центром его жизни оставался сын. Он был старше меня, высокий, широкий, плечистый, в прелестных очках в проволочной оправе, с черными волосами, зачесанными к затылку от красивого лица. Этакий ковбой, он носил джинсы, кожаные сапоги на шнуровке и белую рубашку на пуговицах поверх футболки даже в жару под тридцать.

Мы встретились на автобусной станции. У него был при себе кожаный рюкзак с акварельными красками, ноутбуком, экземпляром «Черной весны» Генри Миллера, сборником стихов Уэнделла Берри и чистой футболкой.

– На ночь ты не останешься, – предупредила я его по телефону накануне вечером, охваченная внезапной паникой. – Давай просто посмотрим, как пойдет.