Тьма. Том 3 - Лео Сухов

двери с табличкой «Отдел изменённых зверей». Как оказалось, помимо Полоскова, в отделе трудилось ещё трое его помощников.

Первым был мужчина лет тридцати, которого мне представили как заместителя Полоскова. Звали его Увальнев Святослав. И понравился он мне чуть больше своего шефа. Но только чуть-чуть. Такой же фанатик от науки, готовый на всё ради результатов.

Были и ещё два помощника: Полякова Лада, миловидная улыбчивая шатенка, которая занималась административной частью работы, и Борис Трясогуз, уже вставший на путь фанатизма, но пока сохраняющий человеческие черты.

Да, я не любил учёных! И отчасти этому способствовала память Андрея, которая подсказывала: при сильном увлечении предметом исследований и слабом моральном стержне у этих ребят кастрюлю иногда срывает так, что легче пристрелить, чем объяснить им, в чём они неправы.

К сожалению, наука и мораль нередко выступают по разные стороны баррикад. Потому что мораль — это продукт не только культурной стороны общества, но и религиозной. А вера и наука в том же мире Андрея уживались с большим трудом: в основном, из-за атеизма, процветавшего в научных кругах. Впрочем, в этом мире ситуация была ненамного лучше…

Можно сколько угодно рассуждать, что такое «хорошо», а что такое «плохо», но только религия даёт однозначный ответ на вопрос, почему «хорошо» — это «хорошо», а «плохо» — это «плохо». И именно этот ответ позволяет укрепить внутренний моральный стержень.

И, конечно, есть люди, которые без всякой веры могут взрастить в себе твёрдые ориентиры. Вот только одно дело — взращивать в себе моральный стержень, а совсем другое — получить его просто по факту веры и погружения в неё. Среди религиозных людей тех, кто обладал твёрдыми принципами, было, конечно же, больше.

Правда, что получено легко — легко и уйдёт. Память Андрея хранила в себе примеры тех, кто отказался от христианства, обратившись к другим верованиям — и очень быстро потерял и моральные ориентиры, и твёрдые принципы, взамен став творить лютую дичь.

Так или иначе, я и в этом мире к учёным относился настороженно. Слишком легко перейти от принципа «всё на благо науки» к «цель оправдывает любые средства». А последний принцип мне никогда не нравился. И не потому, что я чистоплюй, а потому что он буквально провоцировал ни в чём себе не отказывать.

И ни капельки себя не сдерживать.

Как только фраза про цель и средства прозвучала — считай, всё! Значит, ты сам не знаешь, а уже катишься по дороге из благих намерений прямиком в ад. Причём имея шансы нырнуть в него с головой ещё при жизни.

— Займёмся возможностями Тёмы! — провозгласил Полосков после взаимного представления меня и коллег. — Любезное животное, вы не могли бы нам продемонстрировать, что вы умеете? Э?

Впрочем, тут же побледнел и добавил, замахав руками:

— Нет-нет, я, конечно же, не об убийствах!..

— Муа? — разочарованно мявкнул Тёма, запрыгивая на один из столов.

— Ну… Э-э-э… Давайте посмотрим на ваше перемещение! — придумал Полосков, пока я с любопытством наблюдал за его попытками наладить контакт. — Покажите нам ваше перемещение, пожалуйста… Просто… Э-э-э… Переместитесь!

Тёма пару секунд, не моргая, смотрел на замерших учёных, а затем грациозно спрыгнул со стола и метнулся в тёмный угол между двумя большими аппаратами.

Где и растворился в темноте, чтобы через секунду появиться у нас за спинами: на высоком шкафу, достающем почти до потолка, отчего туда не попадал свет.

— Мауа? — поинтересовался Тёма, с полным превосходства видом вылизывая лапу.

— О-о-о-о-о! — восхищённо выдал профессор, непроизвольно дёргая себя за воротник белого халата.

— Ого-о-о-о! — протянул его заместитель, глядя на Тёму взглядом, полным обожания.

— А как это он? — заинтересовалась Лада, обернувшись ко мне.

— Да если бы я знал… Но я не знаю. Просто перемещается, и всё, — я развёл руками.

— И прямо вот мгновенно, да? А какая дальность? — уточнил Борис.

— И есть ли задержки? — с горящими глазами подхватил Увальнев.

— Когда я попросил его прийти к вам, он задержался на несколько секунд. Значит, перемещение в пределах города занимает какое-то время. К тому же, насколько я понял, есть ограничение в расстоянии, особенно на новых для него территориях… — добавил я, вспомнив слова Ивана Ивановича.

— Мя! — поддакнул Тёма со шкафа.

— Но цифры он, как вы сами понимаете, не озвучивает! — закончил я.

— Мы всё узнаем! — тряся бородкой, пообещал Полосков. — Мы придумаем способ и узнаем! Это прекрасно! Прекрасно! Какой великолепный экземпляр! А можно… Любезнейший Тёма, можно посмотреть на ваши когти?..

На столь расплывчатый вопрос Тёма ответил так же невразумительно: свесил лапу и выставил свои мини-кинжалы.

— О! Нет-нет! Я неправильно попросил… Лада, милейшая моя, займитесь пока с Фёдором документами! Надо, чтобы этот прекрасный зверь был на учёте! Нам совсем не надо, чтобы на него охотились… Нам надо, чтобы мы его изучали!.. А вы, Тёма, спрыгивайте вот… Вот на тот стол! Мы проверим ваши прекрасные когти… Дадим вам что-нибудь ненужное подрать…

Профессор посмотрел на Бориса Трясогуза, а парень ощутимо побледнел.

— Ну что ты стоишь? Принеси образцы материалов! — тоном капризного деспота потребовал Полосков.

— Пойдёмте, Фёдор, займёмся документами! — взяв меня за руку, предложила Лада. — Не обращайте внимания на мальчиков: они справятся.

— Тёма может быть опасен! — ревниво заметил я, не отводя взгляда от кота.

— Ну так это не его трудности, — улыбнулась девушка. — Вы не думайте… Макар Петрович никогда не станет перекладывать ответственность за свои травмы на объект исследования. В прошлом году вульф ему чуть ногу не отгрыз, когда он полез в вольер за образцами шерсти. Хорошо, лекарь был на месте, и ногу удалось залечить… Но Макар Петрович запретил стрелять в вульфа и даже потом всем говорил, что он сам подставился, а вульф лишь следовал заложенным в него настройкам. Между прочим, этот вульф жив до сих пор…

— А зачем вообще изучать вульфа? — уточнил я, когда мы уселись в углу, с двух сторон от столика, занятого одиноким терминалом и кипами бумаг. — Мне казалось, они давно изучены вдоль и поперёк. Или нет?

— Или да… Изучены, — кивнула Лада. — Но Боря, делая ученическую работу для выпуска из пандидактиона, заметил, что образцы тканей современных вульфов отличаются от образцов тканей вульфов из прошлого. Сначала думали, что различия связаны с тем, что старые образцы растеряли часть