Закон молодильного яблочка - Дарья Донцова

— Не мужик был, а прям КГБ, — крякнул Вениамин. — Я наплел ему сначала, что парнишка из детдома, директриса его продать готова. А он мне: «Врешь! Или честно все выкладываешь, или убирайся прочь». Я ему новую историю придумал, дескать, ребенок сирота, никто про него не знает. Скульптор встал: «До свидания». И чего мне делать? Пришлось про Злату сообщить. Вот тогда он бабло принес и сказал: «Отлично. Мы с мальчиком скоро уедем, никто нас не найдет».

— Так… Муравьев рассказал, как шел торг. А как Алексей выяснил, что скульптор Гене-Григорию правду открыл? — протянул Степа. — Если скажет, что много лет назад в Италию слетал и прослушку там в доме скульптора поставил, не поверю.

Леша отреагировал на шутку серьезно.

— Зачем глупость нести? Он сам все поведал. В подробностях рассказал.

— Кто? — удивилась я.

— Фальшивый Ферин, — раздалось в ответ. — Только не мне. Портрету.

— Портрету? — повторила я.

Леша распахнул шкаф и вытащил ноутбук.

— Здесь не один час наблюдений, я ничего не удалял. Ну вот, для примера…

На экране появилось изображение большой картины и кресла. В нем сидел тот, кто заказал Арине Виоловой написание романа. В одной руке Ферин держал фужер с коньяком.

— Добрый вечер, папа, — сказал бизнесмен и поднял бокал. — День сегодня хреново прошел. Ох, прости, ты не любишь, когда нецензурно выражаются. Но цензурно не получается. Лизка опять орала, выгнала очередную домработницу. Знаешь, скоро в этой стране не останется прислуги, которую бы эта баба вон не выставила. Стерва! Еще она разозлилась, что ей из магазина слегка помятую коробку с обувью доставили. Пострадал только картон, с содержимым все нормально, но змея вонючая позвонила в бутик и такой хай устроила, так визжала, что ей пообещали виновного уволить.

Ферин сделал глоток.

— Не могу с ней больше жить. Но как избавиться от суки? Как? Помнишь, я тебе объяснял, каким образом в когти этой твари угодил? Собственно, могу повторить. Когда ты умер, после похорон я вызвал клининг, надо было квартиру помыть. Приехала от фирмы Лизка. Вся тихая, типа пряник, сладкая, как в глазури. Я ей начал объяснять что к чему, а она вдруг меня за руку схватила и затарахтела: «Ты Гена Шлыков, сын Нины Олеговны. Я ее отлично знала, тебя прекрасно помню, видела, когда приходила к Нине и просила, чтобы Андрей, ее старший сын, моего Сашку по урокам бесплатно подтянул. Денег на репетитора у меня не было, а они вместе учились. Твой брат золотым отличником был». Знаешь, папа, не ожидал я этого, от изумления спросил: «Как вы догадались?» Она противно захихикала: «Всегда проверяю хозяев, к которым работать иду, сейчас это просто — влез в Интернет, и биография на ладони. Бедных я не обслуживаю, за две тысячи однушку мыть мне не по чину, я элитная, по Рублевке езжу, по Новой Риге. А те, кто при деньгах, все в Гугле находятся. Квартира эта Бориса Альфредовича Закина, скульптора. Ты помнишь мужика, который тебя ему продал?»

Ферин опустошил фужер и наполнил его из бутылки, которая стояла на столике. Помолчал немного, затем снова заговорил.

— Я не знал, что сказать. А она дальше талдычит: «Конечно, ты забыл урода. Вениамин Муравьев его имя. Мы с ним дружили, он мне правду рассказал не сразу, через какое-то время, когда в милицию идти уже поздно было. С твоей родной мамой я общалась, в гостях у вас бывала. Плохо вы жили, бедно. Хорошо помню, что у Гены был дефект — полрадужки белого цвета. Никогда подобного не видела, а я со многими людьми встречалась. Вошла сейчас в апартаменты, на тебя глянула — ба, у тебя глаз, как у маленького Шлыкова. А жилье-то на Бориса Закина записано… Чпок — сошелся пазл, ты — Гена. Глупо врать, отрицать это бесполезно».

Ферин опять опустошил бокал и снова его наполнил.

— И ведь я всегда, уж сколько лет, в линзах хожу, а в тот день, когда ведьма явилась, забыл про них. Вот, папа, как было, очень я из-за твоей смерти расстроился. С того дня она… ик… ик…

Мужчина на экране захрапел.

Леша закрыл ноутбук.

— Могу вам весь материал перегнать. Геннадий каждый день с портретом говорил. Сначала объяснял, как с Елизаветой Михайловной познакомился, потом жаловался, рыдал и засыпал. Он очень по Борису Альфредовичу тосковал, считал его отцом, любил крепко. Я только диву давался. Как можно обожать развратника, который тебя в качестве секс-игрушки купил? Плакать по нему, называть папой…

— Стокгольмский синдром, — поставил диагноз Степан. — Известно немало случаев, когда жертва насилия или похищения начинает обожать того, кто ее унижает или из дома украл.

— Может, и так, — не стал спорить Алексей. — Елизавета загнала парня в угол, поставила ему условие: она живет в его особняке в роли матери. Паспорт умершего сына баба сохранила, и Гена-Гриша стал Александром.

— Минуточку! — изумился Степан. — Молодой, сильный, здоровый мужик подчинился какой-то тетке? Почему он на это пошел? Чего испугался?

— Посмотрите видео, и вопрос отпадет, — сказал Леша. — Бизнесмен не хотел, чтобы даже малая часть правды выплыла наружу. История мальчика, которого продали любителю малолеток, заинтересует всю желтую прессу. Да и остальную тоже. То-то владельцу фирмы сладко будет, когда всей стране станет известно, что он с мужиком жил. Но не это главное. Вы знаете, что со Златой Газетиной случилось?

— Она умерла, — ответила я.

— От чего? — задал следующий вопрос Леша.

Степан вытянул ноги.

— Трудно ответить. Труп не нашли, вскрытия не делали. У девочки была болезнь сердца, возможно, случился приступ.

Алексей посмотрел на Муравьева.

— Дядя Веня, расскажи.

Уголовник запустил пятерню в волосы.

— Генка маленький был, но сообразительный. Он услышал, что я его забрать хочу, и бросился вон из комнаты, удрать решил, но перепутал коридоры, не ко входной двери помчался, а в глубь квартиры, очень просторной. Мальчишка случайно влетел в комнату, где Злата лежала… Понимаете, когда я узнал, что от меня требуется, пошел в спальню, на девчонку поглядел. Мысль мелькнула: вдруг она еще жива? Но нет, какое там. Причем не сама Газетина на тот свет уехала, по ее лицу немного крови было размазано, голова лежала странно. Я, конечно, не врач, но мертвецов навидался, поэтому сразу понял, что случилось. Ребята девчонку какой-то дрянью опоили, потом Андрей этим воспользовался. А Злата возьми да очнись. Шлыков решил ей рот рукой зажать, чтобы не орала. С перепугу сильно надавил на нос, поранил губу… Крик-то заглушил, но она стала вертеться, вырываться, ну и дернул парень девчонку неудачно, шею ей сломал. Я тело с головой одеялом прикрыл, пошел назад к мальчишкам. А тут в квартиру Гена влетел, заверещал.

— И вы решили забрать ребенка как оплату за сокрытие трупа? — уточнила я.

— Во-во, — подтвердил Муравьев. — Генка скумекал, что дело его плохо, и по коридору подрапал, в спальню влетел. Я за ним. Ну и куда дурачок спрятался? В шкафу его нет, под кроватью тоже. Тогда я одеяло с постели сдернул — лежит, беглец, моргает. Хотел его взять, а он как заорет! Я его скрутил, на Злату показываю: «Видишь ее?» Он и заткнулся. Небось сразу не понял, что в постели еще кто-то, кроме него, есть. Аэродром просто, а не ложе, Гена с одного краю притулился, труп с другого лежал. Я малявку потряс: «Смотри! Девушка вся в крови, это ты ее убил — прыгнул с разбегу на одеяло и шею ей сломал. Если вопить не перестанешь, я тебя в этой комнате запру и милицию вызову. Тебя в тюрьму посадят, а потом расстреляют. Хочешь на свободе живым остаться? Один только выход есть — молча со мной отправляешься. Я тебя спасу от беды».