Птица в клетке - Кристин Лёненс

Что ни день в нашу жизнь вторгались какие-нибудь технические новшества. Шагая по Мариахильферштрассе, нельзя было не заметить рекламные стенды, привлекавшие толпы зрителей, как раньше – ярмарочные куклы-марионетки. С незапамятных времен женщины сушили волосы просто на воздухе. Теперь на сушку волос при помощи какого-то шумного раздувающегося мешка уходило вдвое меньше времени. Хозяйки разучились месить тесто вручную. Вы не поверите, но появилось даже электрическое приспособление для взбивания яиц! Можно было подумать, взбивание яйца чревато растяжением запястья! И все эти приборы, уверяю вас, были рассчитаны вовсе не на то, чтобы облегчить жизнь инвалидам войны: те такую дребедень не покупали. Наши соседи тоже шли впереди прогресса: от них (то есть на слух) Эльза узнавала об этих бессмысленных новшествах. Она с саркастической улыбкой выдвинула свое предположение: эти шумы и жужжания – признаки послевоенной реконструкции.

Как-то при входе в наш скромный подъезд меня остановила фрау Байер, причем со шваброй в руках.

– Вы – герр Бетцлер? – заулыбалась она снизу вверх. – Все хотела вас спросить… – Палкой от швабры она указала на белую карточку, которую я приклеил к своему почтовому ящику (до этого испортив не один квадратик плотной бумаги: письменные буквы не с первой попытки выходили безупречно ровными). – Я для вас распечатаю другую. Стандартную. Единообразие – показатель уровня жилья. Как напечатать: просто «Герр Бетцлер» – и все?

Я оглядел ее улыбочку, круглый живот, золотистые пряжки на легких туфлях, золото на пальцах с наманикюренными ногтями, ухоженные руки, держащие швабру. На что, интересно, намекала эта дама? На то, что табличка «Герр Йоханнес Бетцлер» будет смотреться лучше? Или думала, что я ограничусь инициалами? Она сделала акцент на моей фамилии, ведь так? Я мысленно повторил ее вопрос. Нет, подразумевала она вот что: «Достаточно будет напечатать только ваше имя?»; «Разве не нужно наряду с ним указать имя вашей сожительницы?»; «Вы не хотите ее афишировать?»; «Думаете, ваш внебрачный союз хоть для кого-то остается тайной?» Она подталкивала меня к дому, чтобы я, глядя ей в глаза, начал отрицать существование Эльзы. Но я отрезал:

– На данный момент «Герр Бетцлер» меня устроит.

Не прошло и двух дней, как булочник, вручая мне каравай хлеба, заметил:

– Что-то хозяюшка ваша не заходит. Нравится ей наша фирменная выпечка?

Я ответил, что беру хлеб для себя, и услышал притворно-восхищенную реплику:

– Ну и ну, завидный аппетит! Это – для себя одного? И вот ведь чудо: жирком не заплыли, в отличие от некоторых! – Он хлопнул себя по брюху, бросив недоверчивый взгляд на мой плоский живот. – Как видно, крошки да корки птичкам скармливаете? Я прав? Ха-ха!

Его манера лесным пожаром перебросилась на других лавочников, даже на торговца рыбой, который, бросив на весы две рыбины вместо одной, имел наглость поинтересоваться, как поживает моя «половина». Тогда я решил отныне ездить за покупками на окраину города, в большой, обезличенный супермаркет – это название магазинов, торгующих всем необходимым, пришло из Америки. Да, хлеб там не такой вкусный, рыба наверняка мороженая, но зато никому до меня не будет дела.

Перед выходными я купил кота. В мое отсутствие Эльза развлекала себя каким-то новым пасьянсом – так я понял по раскинутым на столе картам. Две кучки лежали картинками вниз, и похожие на розовое кружево рубашки, напоминавшие манерные дамские веера ушедших веков, хранили на себе влажные круги от поспешно убранных стаканов. Кота я выбрал самого крупного, рыжего в белую полоску, с большими умоляющими глазами. Его достали по моей указке из переполненного вольера для отловленных животных; не положи я глаз на этого рыжего, через три дня его бы умертвили. Приобрел я его с таким расчетом, чтобы на него можно было списать любые звуки, доносящиеся из квартиры в мое отсутствие, – удивительно, как я не додумался до этого раньше. Мне пришлось пройти мимо фрау Хёфле, которая, судя по выражению ее лица, никогда не видела, чтобы кошек носили в плетеной хозяйственной сумке, и не слышала мяуканья, похожего одновременно на вопли голодного младенца и на женские стоны. Мы с ней обменялись парой фраз о том, что жильцы приносят на подошвах жухлые листья, и я ввернул, что ездил за своим котом к ветеринару, чтобы она не думала, будто это мое новое приобретение.

Эльза дала коту имя Карл, но чаще называла его «миленький», «любимый», «дорогуша», «мой сладкий». Она могла часами гладить его от головы до хвоста и восхищалась его симметричной мордочкой; я сам не заметил, как невзлюбил это животное. Теперь Эльза вставала рано и готовила ему завтрак, а наш старалась закончить как можно скорее, нетерпеливо качая ногой: ей хотелось поскорее распустить шерстяной носок, чтобы связать из него змейку, или превратить свой шлепанец в мышь при помощи пуговиц и щетинок от швабры. Карлу по часам наливалась свежая вода; кошачий лоток, не в пример нашей ванне и раковине, где я зачастую находил темные волоски, содержался в образцовой чистоте, плошка перед каждым кормлением драилась до блеска – а я при этом не мог допроситься, чтобы туалетное мыло не плавало в мутной жиже!

Руки Эльзы были сплошь исцарапаны: натянув на них носки, она гавкала и ловила Карла за задние лапы. А носки, по ее словам, защищали руки от его коготков. Как бы не так! И что самое досадное – она пускала в расход мои носки! Если мне хотелось ее потискать и пощекотать – боже упаси. «Ой! Ты же знаешь, я вся пойду синяками…» Если не кот, а я пытался положить голову ей на грудь, мне говорилось: «Нет, Йоханнес! В тебе тонна веса! Отодвинься, ты меня задушишь».

Но самой оскорбительной была такая забава: Эльза стояла, сомкнув лодыжки, а Карл протискивался у нее между ног и таким способом чесал себе бока. Сладострастно урча из глубин своего нутра, он выгибал спину, топорщил шерсть и задирал негнущийся хвост, как будто получал от этой игры чувственное удовлетворение. Однажды я, сетуя на холодность Эльзы, высказал это вслух, и она ответила: а что, может, так оно и есть. Но продолжала в том же духе! В какой-то момент я решил, что ради сохранения мира должен найти подход к Карлу, но при моем приближении кота сдувало как ветром. Через месяц мое терпение иссякло: я загнал его в угол спальни, поднял за шкирку и усадил к себе на колени. Как только я собрался его приласкать, он сорвался с места как бешеный, оттолкнувшись от меня когтистыми задними лапами.

Мы долго его искали; Эльза считала, что я нарочно выпустил кота из квартиры. Только с наступлением ночи откуда-то донеслось слабое, приглушенное мяуканье, по которому Эльза нашла своего любимца в узкой выемке за кухонной раковиной. Когда она попыталась его вытащить, он злобно ощерился, зашипел и стал плеваться; не помог его выманить даже шорох открытой коробки с кошачьим кормом. Подействовал только звон поилки, которую я догадался пнуть ногой, не получив за это и намека на похвалу, – нет, куда там. Вместо того чтобы наказать Карла, Эльза прекратила со мной разговаривать и отделывалась краткими «да», «ой», «хм», «нет».

Так шла неделя за неделей, и я принял непростое решение избавиться от Карла: он уже изодрал нашу перину, среди ночи гонял по полу карандаши и гадил на одежду, которую я не успевал повесить в шкаф. Вонь было не вытравить никакими стиральными порошками – кошачья моча этим известна.