Красота - это горе - Эка Курниаван

Подведя десяток челноков к среднему судну и полагая, что остальные два тоже окружены, лихо свистнул Товарищ Кливон, и изумленные матросы прервали работу Еще не оправившись от удивления, смотрели они, как рыбаки на тридцати лодках зажигают факелы. Огни вдруг окружили суда, точно слетелись к ним светлячки.

Громко крикнул Товарищ Кливон матросам на палубе:

– Друзья, прыгайте в воду и плывите сюда, к лодкам, – ваш корабль сейчас загорится!

В гневе приказал капитан матросам защищаться, но сам первый в страхе бросился в воду и устремился к ближайшему челноку. Он обрушился с бранью на рыбаков, но кто-то дал ему в челюсть, и он упал как подкошенный. Матросы тем временем прыгали в воду и плыли наперегонки к челнокам, а рыбаки их подбадривали, кто-то даже запел “Интернационал” – никогда еще они так не ликовали!

Полетели на пустую палубу пластиковые пакеты с бензином, а следом – факелы, готовые лизать горючее. Весело вспыхнули три костра посреди океана, и челноки мигом отплыли назад. Когда корабли с диким грохотом взорвались, рыбаки закричали:

– Да здравствует Союз рыбаков! Да здравствует Коммунистическая партия! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Шоданхо узнал, что вел мятежников Товарищ Кливон, что обошлось без жертв, а все три корабля уничтожены.

Услышав новость, он только вздохнул, а про себя подумал: надо раздобыть новые суда и охранять их построже. Он даже не вышел из себя – видимо, потому, что Аламанда была снова беременна, на шестом месяце. Он благодарил судьбу, что одна-единственная ночь принесла плоды. И ни на что не отвлекался, готовясь к рождению новой Нурул Айни. Дважды возил он жену в крупную больницу в центре провинции, лишний раз убедиться, что ребенок на месте, и заплатил самым могущественным магам, чтобы те отвели от младенца любые проклятия.

Но когда Аламанда была на девятом месяце, ребенок вдруг испарился из чрева, как и в прошлый раз. В ярости схватил Шоданхо пистолет, выбежал на улицу и метался туда-сюда, как дикий зверь. Люди в страхе разбегались, решив, что он помешался, а Шоданхо кричал, что Товарищ Кливон проклял его детей и они исчезают, не успев родиться. Устав палить вслепую, бросился он к морю с одной лишь целью – найти и убить Товарища Кливона, и пусть только попробуют ему помешать!

Товарищ Кливон попивал на веранде кофе и ждал, когда принесут газеты. За день до того, как Шоданхо на него покушался, он перебрался из хижины, служившей заодно и штабом Союза рыбаков, в партийный штаб в конце улицы Голландской. Шоданхо, застав лачугу брошенной, начал буянить – выпустил в стену целую обойму, затем поджег хижину. И без сил, в слезах уткнулся лицом в песок, да так и лежал, пока не нашел его случайный прохожий. Товарищу Кливону в очередной раз повезло: спустя годы партийной работы его поставили во главе халимундского отделения.

Было первое октября, и он беспокоился: почему не несут газет? Дрожа от нетерпения, взялся он за вчерашние. Стал просматривать рекламу – все остальное он уже читал. Ничего интересного, кроме двух объявлений: средство для ращения усов и немецкие автомобили в рассрочку. Швырнув газеты под стол, принялся он за кофе. Выглянул на улицу, нет ли мальчишки-газетчика на велосипеде, – по улице шла девушка. Адинда.

– Как дела, Товарищ? – спросила она.

– Хуже некуда. Газеты до сих пор не принесли.

Девушка удивленно спросила:

– Разве вы не слыхали о резне в Джакарте?

– Откуда же я мог узнать, без газет?

Адинда подсела к Товарищу Кливону, отпила без спросу кофе у него из чашки и сказала:

– По радио только и говорят, что о компартии – мол, коммунисты устроили переворот, несколько генералов убиты.

– Что ж, подробности узнаю из газет.

Стали стекаться люди – молодежь и старики, кандидаты в члены партии и коммунисты со стажем, многие – выдающиеся партийные деятели. Первым пришел товарищ Йоно, возглавлявший партию до Товарища Кливона, за ним – Кармин и остальные. Все говорили одно и то же: в Джакарте льется кровь.

– Похоже, совсем плохо дело, – сказал Кармин.

– Верно, – отозвался Товарищ Кливон. – Подписку мы оплатили полностью, а газет нет как нет. Надеру мальчишке-газетчику уши!

– Что с тобой, Товарищ? – не понял старый Йоно. – Дались тебе эти газеты!

Товарищ Кливон гневно сверкнул глазами.

– Слыханное ли дело, чтоб газеты не приходили?

– Вот что, Товарищ, – вмешалась Адинда, – никаких газет сегодня не печатали.

– То есть как – не печатали? Сегодня не Курбан-байрам, не Рождество и не Новый год.

– Армия захватила все редакции, – объяснил Кармин. – Так что не обессудь, Товарищ, не дождаться нам сегодня газет.

– Это почище государственного переворота, – возмутился Товарищ Кливон и залпом осушил чашку.

Руководство партии созвало внеочередное собрание. Вести доходили из разных городов, в основном из Джакарты: весь центральный комитет арестован, началась резня, некоторые коммунисты убиты. Решили устроить в Халимунде большую демонстрацию и, если партийная верхушка в Джакарте на самом деле схвачена, требовать их освобождения без всяких условий. Однако в сведениях можно было запутаться, как в лабиринте: одни сообщали, что Д. Н. Айдит[56] казнен, другие – что он всего лишь под арестом, третьи – что он на свободе. О судьбе Ньото[57] и некоторых других сведения тоже разнились. Но что бы ни случилось, надо собрать всех коммунистов и сочувствующих – рыбаков, батраков, железнодорожных рабочих, крестьян, студентов. Предстоят самые горячие дни в истории города, битва гигантов.

Раздали поручения, и товарищи разбежались по партячейкам, готовить все необходимое на крайний случай. Рисовали плакаты, поднимали знамена. Между тем Кливон тайно созвал пятерых товарищей и велел им вооружаться. Подсчитали, что у них есть в запасе, – многое осталось еще от партизан, а часть бойцов имеют опыт со времен войны за независимость. Кармину поручили собрать отряд, и он сразу ушел, а Товарищ Кливон вооружился пистолетом – нельзя такому ценному кадру подставлять себя под удар.

В десять утра рыбаки и рабочие с плантаций уже толпились вдоль улицы Голландской. Крестьяне и железнодорожники, портовые грузчики и студенты тоже стекались туда.

– Давайте и мы выйдем на улицу, – убеждал товарищ Йоно.

– Идите сами, – отозвался Товарищ Кливон, – а я жду газет.

Никто не возражал. Все знали, как тяжело приходится Товарищу Кливону, и не судили его строго. Его оставили на веранде партийного штаба на улице Голландской, в обществе Адинды, дожидаться газет, которые не придут никогда. Штаб размещался в большом двухэтажном здании, еще новом. У входа, рядом с флагом Индонезии, реяло красное знамя, на двери сверкали медные серп и молот, а почти все стены были выкрашены ярко-алой краской. На самом видном месте в зале висел большой портрет Карла Маркса, написанный маслом, а рядом – еще картины в духе соцреализма. Здесь жил Товарищ Кливон с несколькими охранниками. У них было радио, но Товарищ Кливон предпочитал узнавать новости из газет, а теперь почти все редакции захватила армия, вместо типографской краски льется кровь коммунистов.