Красота - это горе - Эка Курниаван

Товарищ Кливон руководил партией в Халимунде уже два года и в море по ночам давно не выходил – мешали дела. Ему удалось объединить в профсоюзы крестьян и батраков, провести больше десятка успешных забастовок. Компартия в Халимунде насчитывала тысячу шестьдесят семь активных членов, плативших взносы, и тысячи сторонников – эти люди участвовали в каждой забастовке, не пропускали ни одного митинга, учились на партийных курсах.

Не все, конечно, было тихо-мирно; Товарищ Кливон задействовал партизан-ветеранов – у них и оружие, и страсть к военному делу. Конечно, это еще не армия, но они защищали забастовщиков от произвола железнодорожных компаний, плантаторов, землевладельцев и капитанов судов.

В то время Товарищ Кливон исключил из партии двоих за супружескую измену – при нем это строго каралось, – а еще трое оказались троцкистами. За строгость Товарища Кливона еще сильней зауважали; в компартии Халимунды не было лидера обаятельней.

– Сейчас сезон дождей, – сказал вдруг Товарищ Кливон.

Адинда кивнула и глянула в ясное небо. Утро выдалось солнечное, но как знать, в октябре всегда жди дождей.

– Но погода для них не повод отступать. Думаю, армия в Джакарте нас обманывает.

– Может быть, почтовые машины задержались из-за наводнения.

– Газет сегодня не печатали, Товарищ, – возразила Адинда. – И готова спорить, никаких газет не будет еще неделю, а то и дольше. А может, вообще никогда.

– Без газет мы скатимся в каменный век!

– Сделаю-ка я вам кофе – может, в себя придете.

Адинда пошла на кухню, налила две чашки кофе, а когда вернулась, Товарищ Кливон стоял у ворот и глядел на улицу, будто еще надеялся, что вот-вот прикатит на велосипеде мальчишка-газетчик. Адинда поставила чашки на стол и села в кресло.

– Если пришли в себя – идите сюда, – позвала она Товарища Кливона.

– День без газет прожит зря.

– Да провались они, газеты, Товарищ! Партия ваша в кризисе, ей нужен трезвый, разумный руководитель.

И все-таки не верилось, что компартию, главную силу в Халимунде, могут свергнуть. В то время она гремела на весь город. Будь сейчас выборы, коммунисты победили бы с большим отрывом. Весь город был красным, даже мэр и армия предоставляли коммунистам полную свободу.

По приказу коммунистов во всех школах, даже в детских садах и интернатах для инвалидов, учили наизусть “Интернационал”. А в классах рядом с портретами национальных героев висели портреты Маркса и Ленина. В День независимости – не забывайте, в Халимунде это двадцать третье сентября – каждый год устраивали веселый карнавал и коммунисты скандировали свои речевки. Жители толпами высыпали на улицу и слушали лозунги о равенстве, что сочинил много лет назад Марко Картодикромо[58], – о том, что все люди равны, независимо от звания и профессии.

Адинде казалось, что коммунистические демонстрации на улицах Халимунды будут такими всегда. Спустя годы она вспомнит, что после запрета компартии больше не видела таких пышных парадов, с нарядными машинами. Товарищ Кливон обычно ехал в самой середине, в автомобиле с откидным верхом, в шапке товарища Салима, и махал девчонкам, а те, стоя на обочине, визжали как сумасшедшие.

Оппозиция, дивясь его бешеной популярности, молилась, чтобы в ближайшее время не устроили выборов. Некоторые партии на словах тоже выступали за революцию, а сами только и ждали, когда коммунисты расслабятся, чтобы нанести им удар в спину. И популярность далась коммунистам нелегко, ценой многолетнего изнурительного труда. Ходили даже слухи, что на Товарища Кливона дважды покушались неизвестные. Однажды ночью злоумышленник пырнул его ножом – вырос как из-под земли и так же внезапно исчез. В другой раз в окно его спальни бросили гранату, но он не пострадал, а на митинге заявил, что прощает нападавших. Эти люди, говорил он, просто-напросто не понимают целей компартии, а именно: искоренить угнетение человека человеком; с тех пор уважение к нему и к партии только упрочилось, даже ребятишки и те их полюбили.

Видя, как он с головой ушел в политику, мать его Мина места себе не находила. Помня расправу японцев над мужем, она считала агитацию и карнавалы бессмысленной возней. Не раз случалось ей видеть, как сын выступает перед многотысячной толпой, выкрикивает лозунги вроде “Долой землевладельцев!” – а народ охотно подхватывает. И громил он не только землевладельцев, но и ростовщиков, фабрикантов, капитанов судов, чиновников на плантациях и железнодорожную компанию. А заодно ругал и Америку, и Нидерланды, и неоколониализм, да так вдохновенно, будто слова нашептывал ему в ухо сам Бог.

Всякий раз, когда Товарищ Кливон навещал мать, та предупреждала: нехорошо наживать столько врагов. “Один друг – мало, один враг – много. Слишком многих ты настраиваешь против себя”, – беспокоилась она. Товарищ Кливон уверял, что судьба отца ему не грозит, и с улыбкой пил приготовленный матерью чай, а потом ложился спать.

Однажды по настоянию компартии посадили в военную тюрьму нескольких подростков. Те ничего особенного не сделали – подумаешь, вышли на школьную сцену и давай играть рок-н-ролл, – но Шоданхо встал на сторону коммунистов. Узнав об этом, Мина, уже не в страхе, а в гневе, ворвалась в штаб и устроила сыну нагоняй.

– Я этого не допущу! – кричала она при всех у него в кабинете. – Ты же раньше пел те же песни под гитару, и все вы пели, разве нет? – вопрошала она обступивших ее людей. – А теперь ты за это заключаешь ребят под стражу?

Но партийная дисциплина сделала Товарища Кливона несгибаемым, и с матерью он обошелся холодно. Просто утихомирил, вывел на обочину шоссе и велел бечаку подвезти ее до дома.

На этом он не остановился, а стал наседать на городские власти, армию, полицию, чтобы те отбирали зловредные пластинки с западной поп-музыкой, а тех, кто их слушает, пусть даже у себя дома, отправляли в тюрьму “Долой Америку, и будь проклята ее лживая культура!” – кричал он. Зато партия щедро поддерживала народное творчество, устраивала фестивали с угощением, а заодно и пропагандой, – и фольклор, в феодальные и колониальные времена считавшийся искусством мятежников, разнообразил теперь халимундскую культурную жизнь. На партийный юбилей устроили представление синтрен: красотка-танцовщица в нарядных одеждах и гриме исчезала в курятнике, а появлялась с серпом и молотом (и публика рукоплескала). Танцоры куда лумпинг глотали стекло и кокосовую скорлупу, а заодно съедали и американский флаг. Запрещенные рок-н-ролльные пластинки тоже разбивали и глотали.

Видя столь стремительный взлет Товарища Кливона, на него обратили внимание коммунисты в столице. Прошел слух, что его пригласили в Политбюро, хотели назначить в ЦК. Успех его был огромен, но от всех почестей, даже от безумного предложения вступить в Коминтерн, он отказывался с непонятным упорством. Цель его – не блестящая карьера, говорил он, а чтобы на халимундской земле воцарился коммунизм, и покидать город он не собирается.