Человек из Красной книги - Григорий Ряжский

Исследовать тамошние недра ему разрешили вскоре после того, как они душевно потолковали с этой интеллигентной тётушкой, которая так и осталась в Караганде, отжив эвакуацию и здесь же похоронив мужа. Она и насоветовала поискать то и другое в нетронутом по сути фонде, списанном за утратой качества единиц хранения и пока не утилизованном. Многое из того, что выискалось, в своё время безвозмездно передали Центральной областной библиотеке московские и ленинградские временные поселенцы, прибывшие сюда в эвакуацию. Они, перед тем как вернуться домой, чем сумели, отблагодарили Караганду, выручившую их на время немецкого нашествия на родные города. Однако и это малое поддерживало Адольфа Цинка, подзаряжая его аккумуляторы и невольным образом сохраняя желание если и не вернуться к прошлому занятию, то хотя бы не утратить с ним последнюю связь.

Ну а насчёт женщин… что ж, за годы, что прокуковал в этом чужом городе, были и они, верней, иногда случались. Правда, сам он никого ни о чём не просил и ничего себе не искал: время от времени сами на него натыкались – кто в поисках мужа, а когда и так, позволяя ему себя для короткой дружбы на раз или два. Больше, как правило, не получалось, потому что уже на третий становилось невыносимо скучно. Он хотел говорить о прекрасном, и не мимоходом, не попутно с обращённой к нему случайной лаской, а сделать такие разговоры основными, наполненными содержанием и смыслом. Раньше он ещё пытался как-то достучаться до своих коротких подруг, объяснить им, что глаза у человека устроены так, что во всём подмечают красоту, что не только лишь бытовые или меркантильного свойства заботы являются в жизни главными, что по большей части все они выморочены, несерьёзны и не дают душе нужного наполнения. Он-то изголодался по разговорам, по сотоварищу, в котором нуждался больше, чем просто в женщине, а они никак не могли понять, отчего неймётся этому неглупому и ещё не старому мужчине с таким приятным лицом.

С одной сошлись было, да только получилось опять ненадолго. Сказал в первый же день, проверяя на иммунитет по части культуры, что, мол, за неимением в городе другого, могу лишь пригласить в областной краеведческий. Она казашка была, с двумя золотыми зубами, один сверху, другой снизу, но отчего-то с просветлённым выражением своего по-азиатски скруглённого лица, если только отбросить два отблеска изо рта, особенно при ярком свете. Впрочем, подобные непрямые недостатки, он давно уже научился прощать, иначе просто не осталось бы никого на этой степной земле, кто мог хоть минимально притязать на его взаимность.

Она не согласилась, повела головой, не скрывая иронии, и объяснила, что ценит лишь настоящее изобразительное искусство, предпочитая его местным суррогатам. Услышав такое, Цинк немало удивился, но тут же отреагировал в предвкушении чего-то славного и необычного. Оно таким и оказалось. Спросил для затравки, как та, к примеру, относится к импрессионистам, просто чтобы разогнать беседу. Она же, Айгуль эта, совершенно не растерялась и не сконфузилась, а тут же на лавочке внятно изложила личное понимание этого течения, поделилась в подробностях, так сказать, заметив, что, в частности, французский импрессионизм не поднимал особенно философских проблем и даже не пытался проникнуть под цветную поверхность будничности, сосредотачиваясь на ощущении самого мгновения, настроении, освещении или даже на выбранном ракурсе. Но что неоспоримым преимуществом, кстати говоря, является его демократизм, предпочитающий виденье будничности и современности: флирт, танцы, пребывание в кафе, на пляже или в садах. Ренуар, скажем, если совсем предметно брать, ну и оба М-не: тот, что с «а», и который через «о».

Прямо скажем, если не шок, то лёгкое потрясение – было. Сам он вряд ли подобное лучше донёс бы до чужого уха, чем услышал сейчас, – ёмко, лаконично и по делу.

Дальнейшего подтверждения годности для совместной жизни не потребовалось. Они поехали к нему в коммуналку, где он, очарованный схожестью их интеллектов, тут же соблазнил её, поскольку успел к этому времени честно влюбиться и не скрывал больше своего восхищения, самого неподдельного. Однако даже не успел поинтересоваться источником её знаний, так как проговорился, что немец. Это было во втором по счёту разговоре, постельном и высоком, после того, как они дважды сцеплялись и расцеплялись. В какой-то момент той захватывающей беседы, когда, ссылаясь на немецкий романтизм в живописи, Адольф Иванович посетовал, что не имеет к нему отношения, поскольку его немецкие предки, Цинки, переселились в Россию значительно раньше, нежели этот романтизм возник в начале 19-го века, она его прервала.

– Цинк? – удивилась Айгуль, – это фамилия такая?

– Ну да, – пожал он голыми плечами, – Цинк. По-немецки – пик, вершина. А если по-русски, то просто сочетание четырёх букв, нагруженное к тому же метафорическим смыслом.

Она поднялась, как-то странно поёжилась и стала одеваться, искоса бросая на него виноватый взгляд.

– Что? – не понял Цинк, – почему? Я думал, останешься у меня, я бы очень этого хотел.

– Мать убьёт, если узнает, – пробормотала она, ища заколку для волос, – у нас папу на войне убили, фашисты, он в разведке служил, почти перед самой победой уже.

– Постой, постой, – напрягся Адольф, – но я-то тут при чём, я же говорю, мы здесь раньше самого Царя небесного появились, это общеизвестный факт, какие фашисты, Бог с тобой.

– Факт – фактом, – согласилась Айгуль, – и мама у меня с консерваторским образованием, между прочим, но за папу всё равно убьёт любого немца, точно знаю, – и с сожалением покачала головой, – мне ужасно жаль, правда, если бы ты сразу сказал, что не Адик, а Адольф, да ещё не просто, а Цинк, я бы уже тогда догадалась, наверно, что нельзя мне, не поехала бы к тебе, извини, у нас в семье с этим строго: русский – ещё куда ни шло, а немец – труба, лучше даже не заикаться, прибьют, и не только мама, вся родня со степи понаедет и отомстит, не знаю как.

После той встречи с продвинутой казашкой ничего достойного так и не подвернулось. Но он и сам уже не имел прежнего настроя на добрый случай, почти утратив к тому времени остатки жизненного тонуса, надежды на искомую взаимность. Накатила апатия. Другими словами, вся эта женская тема если не отошла окончательно, то надёжно вернулась к своим истокам, с чего когда-то и начиналась, – к редким, по существу, случайным и вполне бессмысленным контактам, не приносящим душе ничего, кроме очередного разочарования в самом себе. Он даже пару раз подумал, когда уже совсем подпёрло от неприкаянности и одиночества, что, быть может, согласиться ему всё же на Женюрин вариант, приехать в этот её секретный посёлок, но только не жить у них, а остановиться на пару дней в гостиничке или на квартире у кого-то, да и повидаться разок-другой, поговорить, пообмыслить ситуацию вместе, глядишь, и до чего-нибудь договорятся меж собой. Но потом как представил себе, что пропуск надо, что соглядатая приставят к нему от её начальственного супружника, и, главное дело, подумал, он ведь даже адреса не знает, куда ехать, как и телефона их квартирного. Короче, плюнул на свою идею, закрыл тему. Теперь же получается, что встретятся они на похоронах, у дочкиного гроба: она внутри, он снаружи, живая сволочь.