Повести Ангрии - Шарлотта Бронте

Как раз когда церемония была закончена, луна, впервые за эту ночь, выглянула из-за облака. Ее полный, но бледный диск озарил черты того, кого мне хотелось разглядеть. Он вставал с земли; голова была непокрыта и немного запрокинута. Холодное, слабое, унылое сияние осветило лицо человека, которого я преследовал полтора года и наконец затравил, — дерзкого, отчаянного преступника, ангрийца Генри Гастингса!

Ч. Тауншенд

24 февраля 1839 года.

Предыдущая книга, если мне не изменяет память, завершилась звоном колокольчика, который подействовал на участников пьесы, словно заклятье немоты, разом запечатавшее им уста; занавес упал над приемной ее светлости «как мрак полночный в час дневной».[38]Несомненно, то было вмешательством Провидения, ибо, как припомнит читатель, происходящий там гневный разговор грозил перерасти в дуэль между премьер-министром и дочерью его арендатора. У. Г. Уорнер, эсквайр, только что велел мисс Гастингс замолчать, а мисс Гастингс как раз спрашивала себя, по какому праву кто бы то ни было может отдавать ей какие бы то ни было приказания, и уже воображала, как сию минуту уходит отсюда, садится в первый же дилижанс ангрийской почты, уезжает в Заморну и там ждет, какой рок постигнет ее страдальца брата, а потом до конца жизни тешит себя ненавистью к судье, присяжным, королю и стране, которые осудили, приговорили и казнили этого бесподобного праведника; к такому решению, как я сказал, мисс Гастингс была уже близка, когда зазвонил колокольчик и дверь отворилась, не оставляя девушке иного выхода, кроме как исполнить то, зачем она сюда пришла.

Как тихо, с какой почтительностью, с каким униженно-благоговейным видом переступила бы она этот порог в иных обстоятельствах! Маленькая женщина думала бы лишь о том, как лучше выказать собственную незначительность и несравненное превосходство августейшей дамы, о чьем заступничестве пришла умолять. Она бы призвала на помощь весь такт, все знание человеческой природы и особенно — природы красивых и знатных женщин. Мисс Гастингс отмела бы презрение, спрятала гордость, которая, что ни говори, позволяла ей сполна оценивать собственный ум и душевную зоркость. Она бы сказала: «Вот я, прах и пепел, дерзаю обращаться к государыне». Однако отповедь мистера Уорнера жгла ей сердце. Слова премьера заставили оскорбленную девушку пуститься в сравнение относительных достоинств патрицианской и плебейской плоти и крови. Таким сравнениям она, бывало, предавалась у собственного очага, но никогда еще не пыталась разрешить этот вопрос в доме монарха или хотя бы просто аристократа. Усилия привели мисс Гастингс в некоторое возбуждение, и, вступая в блистательный покой, она за жгучими слезами едва ли различала, в какую область изысканного великолепия вторглась ее стопа.

Она, впрочем, видела, что в комнате стоит стол и за столом сидит дама. Прогнав наконец с глаз досадный туман, мисс Гастингс поняла, что дама разглядывает какие-то листы — по всей вероятности, нотные — и, перекладывая их, беседует с джентльменом, стоящим за ее стулом. Это был сэр Уильям Перси. Когда его августейшая сестра как будто не заметила просительницы, он холодно сказал:

— Молодая особа ждет. Ваша светлость с нею поговорит?

Ее светлость подняла голову; не быстро, как простые люди, когда слышат, что их внимания ждут, а со спокойной неторопливостью, как будто вполне естественно, что кто-то дожидается чести удостоиться ее взора. Глаза у ее светлости были очень большие и очень темные. Она обратила их к мисс Гастингс, скользнула по ее фигуре и снова отвернулась.

— Сестра капитана Гастингса, вы говорите? — спросила герцогиня, адресуясь к брату.

— Да.

Герцогиня перевернула нотные листы, тихо отложила их в сторону и вновь обратила взор на просительницу. Взгляд у ее королевского величества был вовсе не цепкий — темно-карие глаза не проникали до самого сердца в один миг, — а скорее неторопливо-испытующий, как будто смотрит сквозь внешнее в душу. Его серьезность, темнота ресниц и медлительность век рождали впечатление задумчивости. Впрочем, мисс Гастингс выдержала взгляд герцогини и только что не скривила губы в презрительной усмешке — так строптиво она была настроена. И все же, стоя напротив ослепительной монархини, девушка мало-помалу ощутила действие этих прекрасных глаз. В ней проснулось новое чувство, и сердце, как тысячу раз до того, признало сокрушительное всесилие красоты и унизительность невзрачной внешности.

— Подойдите, — сказала герцогиня.

Мисс Гастингс сделала шаг, не больше. Ей тяжело было сносить этот диктаторский тон.

— Объясните, чего вы желаете в нынешних обстоятельствах, и я подумаю, что можно для вас сделать.

— Полагаю, — начала мисс Гастингс тихим, быстрым и отнюдь не умоляющим голосом. (Глядела она при этом в пол.) — Полагаю, вашей королевской светлости известна ситуация с капитаном Гастингсом. Моя просьба непосредственно из нее следует.

На этом она умолкла.

— Я не совсем вас понимаю, — ответила герцогиня. — Мне сказали, что вы пришли с прошением.

— Да. Однако, возможно, мне не следовало приходить. Возможно, вашей королевской светлости неприятно, что я вас обеспокоила. Знаю: то, что важно рядовым людям, может быть несущественно для великих.

— Заверяю вас: судьба вашего брата мне небезразлична. Возможно, я уже сделала все, что могла, дабы смягчить его участь.

— В таком случае благодарю вашу светлость. Но коли ваша светлость уже сделала все, что могла, значит, ничего больше ваша светлость сделать не может, и мне не следует долее занимать время вашей светлости.

Герцогиня несколько удивилась. Она озадаченно взглянула на упрямицу, затем вопросительно посмотрела на сэра Уильяма, словно спрашивая: «Как это понимать?»

Сэр Уильям как раз запихивал в рот носовой платок, чтобы подавить неуместный смех. Он наклонился к сестре и прошептал ей на ухо:

— У нее странный характер. Она чем-то обижена. Ваша светлость должны ее извинить.

Однако ее светлость явно не собиралась никого извинять. Во всяком случае, она не выказала намерения продолжать разговор, пока мисс Гастингс не объяснится. Сама мисс Гастингс тем временем начала осознавать, что так брату не поможешь.

«Что я за дура, — думала она. — Стоило полжизни учиться, как играть на пороках и тщеславии знати, чтобы сейчас, когда это умение могло бы принести мне пользу, пожертвовать им в угоду уязвленной гордости! Ну же, надо играть роль, иначе эта красавица прикажет лакею выставить меня за дверь».

Итак, мисс Гастингс подошла чуть ближе к королеве и, подняв лицо, проговорила с выразительным жаром:

— Пожалуйста, выслушайте несколько слов, которые я должна вам сказать.

— Я уже говорила, что выслушаю их, — последовал заносчивый ответ, имевший целью показать, что время великих людей дорого.

— Тогда, — продолжала просительница, — мне нечего сказать в оправдание брата. Его преступления доказаны. Я лишь прошу вашу светлость вспомнить, каким он был до своего падения, как любил Ангрию, как храбро сражался за нее на поле брани. Нет надобности напоминать вашей светлости об уме капитана Гастингса и таланте, вознесшем его над большинством современников. Когда-то его имя гремело по всей стране, и это ли не лучшее доказательство?