Танго втроем - Ирина Шайлина

Иду наверх. Здесь две спальни. Я безошибочно определяю, в какую мне нужно. Толкаю дверь. Комната просторная. Идеальная спальня для мальчишки. Чуть скошенный мансардный потолок, большие окна. На полках множество разных роботов и супергероев. Наверное, он их коллекционирует. Я дохожу до постели, ноги вновь мне отказывают. Падаю на неё, глотаю слёзы, прижимаю лицо к темно-синему покрывалу, имитирующему космос, жадно вдыхаю. Может ткань ещё помнит его запах. Поворачиваюсь, смотрю на потолок. На нем тоже космос. На тумбе возле постели - фотография в рамке. Я протягиваю к ней руку. Я хочу, но боюсь увидеть Даньку таким, какой он сейчас. Но фотография из прошлого. На ней я. У меня длинные светлые волосы, они чуть вьются, ими играет ветер. Я смеюсь. Наверное, я давно не смеялась так, как на этой фотографии. На мне платье в горошек, оно тоже играет с ветром, обнимает ноги. Это наше первое лето. Даньке - пять месяцев. Он ужасно тяжёлый, я прижимаю его к себе, а он скользит по шёлку платья.

На фотографии я в профиль, неудивительно, что Лена меня не узнала – я сама себя не узнаю. Смотрю на себя с жадностью. Округлые щеки, нет сетки морщинок у глаз, нет отчаяния. У Даньки сердитое лицо: ещё немножко и расплачется. Я касаюсь пальцем его щеки. Так давно не видела его лица, у меня даже фотографий не было.

– Его здесь нет, – говорит Макс. – Он вернётся через несколько дней.

Я перевожу взгляд на него. Стоит, косяк подпирает. Вид уставший, в глазах тоска. Пожалеть бы его, да не за что. И меня не за что. Мы сами во всем виноваты. Мысли мечутся словно рой пчел, беспорядочно сталкиваясь друг с другом, я открываю рот, но молчу – во мне слова закончились. Не могу произнести даже одно. Дикое, невероятное облегчение переплетается во мне с ненавистью к Максиму. Я даже не чувствую счастья, может быть потом, сейчас я слишком опустошена. Максим входит в комнату, берет что-то с письменного стола, на котором в беспорядке разбросаны книжки и тетрадки, протягивает мне. Фотография в рамке. Я боюсь её брать. Макс сердится или он просто боится и прячет свой страх за злостью. Бросает фотографию на постель рядом со мной и уходит, я слышу, как он спускается по лестнице.

Я чуть двигаюсь в сторону и теперь касаюсь прохладной рамки щекой. Понимаю, что, наверняка, жалко выгляжу. Нелепо. Убого. Наконец, решаюсь и беру фотографию, она неожиданно тяжёлая, видимо из-за массивной оправы. Солнце светит в не зашторенное окно и бликует на стеклянной поверхности, а из моих глаз беспрерывно льются слёзы, хотя я даже не осознаю, что плачу. На фотографии Лена, сейчас я ненавижу её как никогда сильно, и Макс. Я не смотрю на них, я смотрю на мальчика, который стоит между ними.  Я так жадно смотрю на него, что даже не сразу начинаю выхватывать отдельные детали. Худенький. Наверное, высокий для своего возраста. Его давно не стригли, но младенческих тугих завитков уже нет. Впрочем, они едва заметно вьются у самой шеи. Он не похож ни на меня, ни на Макса. Хотя, глаза у него безоговорочно папины. Я ищу хоть что-то своё и не нахожу. Они вычеркнули меня целиком, словно не было, не позволив даже одной своей черты не оставить.

Мне кажется я постарела разом на тысячу лет. Пошевелюсь – рассыплюсь в прах. Но этого не происходит, я даже сожалею об этом немного. Встаю, ставлю фотографию на место. Открываю тетрадки – Данька уже умеет писать, пусть и корявым, детским почерком. Господи, сколько я пропустила! В шкафу ровными стопочками футболки, рубашки на плечиках, я провожу по ним ладонью. Закрываю дверцу - на обратной стороне зеркало. Я осталась прежней, но у меня глаза старухи. Старухи, давно похоронившей все иллюзии и мечты. Доживающей свой век на одном лишь упорстве, и ждущей конца, как избавления. Может поэтому мне всегда было так легко со старыми людьми, потому что я сама внутри такая же?

Я вышла из комнаты и аккуратно прикрыла за собой дверь. Пошла вниз, на запах сигаретного дыма. Макс сидел за кухонным столом, перед ним полный бокал. Услышал мои шаги, пригубил.

– Я немного сошёл с ума, – сказал он, не дожидаясь моих слов. – Паранойя, наверное. Я стараюсь, чтобы никто не знал о существовании Даньки. Для тех, кто знает – он мой племянник, которого я опекаю. Здесь постоянно дежурят два охранника, сейчас они отдыхают, так как  Дани нет. Я никому не доверяю. И мне совершенно не на кого положиться.

Ты мог бы положиться на меня, - думаю я. И вспоминаю, к чему это привело. Я бракованная мама, плохая. Поэтому все, что я говорю, когда вспоминаю, каково это вообще, говорить, это:

– Ненавижу тебя.

Макс тяжело вздыхает. Я сажусь напротив, смотрю на него, но он прячет свой взгляд. Выпивает бокал до дна. Закуривает. Я смотрю на свои ладони, лежащие на коленях. Молчу. Я многое могла бы сказать. Слова копились во мне годами: обвинения, оправдания, раскаяния, смирения. Сейчас их нет, ни одного. Я пуста внутри, выжжена, как Сахара, и ни одного долбанного оазиса.

Странно, но мне хочется спать. Теми, первыми месяцами, когда я не знала, как жить  и предпочитала сон на мощных препаратах, я приучила себя к тому, что все можно переспать. Просто лечь и отключить мозг. Сейчас мы ехали в машине по улице Игната и меня так и тянуло остановиться, перелезть через забор с колючкой, и пойти отыскать под ванной закатившиеся туда таблетки. Таких мне в аптеке не продадут, возможно их там вообще нет.

Максим молчал, я молчала тоже. Вот и город впереди, а в моей голове туман и ни одной дельной мысли. Я даже не спрашиваю ни о чем, сил нет.

– Что будем делать теперь?

Голос Максима пробирается через вату, которая словно набита в мои уши.

– Не знаю, – честно отвечаю я.

Я и правда не знаю. Ничего. Понимаю только, что как раньше уже не получится.

– Твой праздник… Лена мне звонила. Она просто загорелась тем, что Даньку нужно вести туда. Не знаю, зачем ей это.

А я знаю. Чтобы самоутвердиться. Надо мной. Над всеми остальными. Застолбить статус жены и матери, чтобы не посягал никто. Чтобы все видели. И я её даже понимала, по-бабски. Но принять и простить не могла.

– И? – спросила я, так как Макс замолчал.

– Я не хотел. И не хочу, честно. Но решился, хрен знает почему. Если ты обещаешь… вести себя хорошо, мы его приведем. Для первой, нейтральной встречи. А потом… время покажет. Я не знаю, как мы теперь будем жить.

Во мне всколыхнулся было горький смех, но засмеяться я так и не смогла. Хочет сковать меня жесткими рамками мероприятия, боится. Но отказаться я не могла, а на спор не хватало элементарных сил. Желание видеть своего сына жгло изнутри, выедая душу. Может и лучше, что там будут сотни чужих людей. Может это и правда поможет мне держать себя в руках. Я… я не хочу испугать своего мальчика.

– Хорошо, – согласилась я. – Пусть твоя Лена приводит моего сына.

Макс скрипнул зубами и стиснул руль. Я закрыла глаза. Ещё четыре дня. За это время я соберу себя по кускам, хотя бы попытаюсь. А сейчас мне нужно спать. Меня явственно лихорадило, веки буквально слипались.