Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Леопольд фон Захер-Мазох

– Кто же может пригласить нас?

– Да, вот в этом-то и вопрос. У меня есть кое-кто из виду, кто легко мог бы сделать это… и даже очень склонен к этому… все зависит только от тебя…

– Кто?

– Юлий Шварц. Нет никакого сомнения, что он влюбится в тебя. Он богат, вдовец, у него нет детей, следовательно, ему не о ком заботиться… Он пальчики себе оближет, если сможет получить тебя… а если это случится, он, конечно, сам захочет, чтобы ты была поближе к нему… тогда можно быть уверенным в приглашении… Что ты на это скажешь?

Я сказала, что он прав и что я это сделаю.

Его план не удивил и даже не особенно возмутил меня. Когда Александр Г росс еще посещал нас, мой муж сказал мне, чтобы я попросила у него 200 фл. взаймы.

Это и некоторые другие вещи, которые он мне говорил, мало-помалу подали мне мысль, что его фантазия Может принять такого рода направление.

Я много думала об этом и дошла до того, что могла вполне хладнокровно рассматривать и взвешивать мое положение.

Однажды он сказал мне: «Когда твои сыновья вырастут, ты будешь еще очень красивой матерью и ты сама научишь их любви».

К чему было спорить с этим человеком о вещах, о которых он не имел никакого понятия!

Уже давно во мне зародилась мысль взять детей и покинуть Захер-Мазоха, но сколько я ни думала, я не знала, как предпринять это, не подвергая детей еще большей нужде.

Кроме того, как могла я надеяться, что он отдаст мне Сашу – двое других не имели для него никакого значения, – а Саша именно и был самым изнеженным ребенком, наиболее требовавшим внимания и забот!

Когда во мне не осталось больше никаких иллюзий, для меня имело значение только одно: существование моих детей, а ради них я готова была на все.

Почему не сделать ради обеспечения существования моих детей того, что я сделала для удовлетворения сладострастия моего мужа?

Может быть, я могла бы обратиться к суду и потребовать защиты против этого человека; может быть, существует какой-нибудь закон в таком роде – я не знаю; если этот случай и подходит под него и, если б закон и защитил меня, это был бы вернейший и кратчайший путь к нашей общей гибели.

Был еще и другой исход: убить себя и детей. Но на это у меня не хватало духу, по крайней мере, до тех пор, пока я была в состоянии принести им еще жертву… Может быть, эта последняя жертва, самая тяжкая, придаст мне смелости…

«…Тот, кто больше любит, тот больше и смирится».

* * *

Непосредственным и единственным результатом свидания со Шварцем было сильное воспаление горла. Болезнь очень помогла мне».

Когда я лежала в постели окруженная заботами встревоженного мужа, я думала о случившемся и искала смягчающих обстоятельств его вины.

Насколько это было возможно, я находила их.

Захер-Мазох работал с радостью и был положительно неутомим; его личные потребности были чрезвычайно скромны; он зарабатывал, в сущности, немало, но большую часть денег поглощали его старые долги; кроме того, всегда около него торчали какие-то люди, литературные подонки, которым он предоставлял обирать себя частью по доброте, частью из тщеславия; многие из его переводчиков надували его, так же поступали газеты и издатели, результатом чего являлись тяжбы, расходы по которым слишком превышали наши средства.

Необычайные неудачи постоянно преследовали предприятия, на которые он возлагал самые большие надежды.

11 мая 1877 г. дирижер оркестра Карл Миллекер писал ему:

«…Если б я имел возможность доставать хорошие либретто, я занимал бы теперь уже исключительное положение. В ожидании большой удачи я позволяю себе обратиться к вам, милостивый государь, произведения которого пользуются всемирной славой и имя которого в немецкой литературе не имеет себе равного, и просить вас, не найдете ли вы возможность написать либретто для меня. В случае вашего согласия на мое предложение я намерен пойти на самые большие уступки в денежном отношении».

Мой муж тотчас же принялся за работу, результатом чего была лишь потеря времени и денег. Когда либретто было готово, Миллекер послал Захер-Мазоха к издателю Шпайнеру, который только что объявил себя несостоятельным.

За либретто для оперетки Ангерера он также ничего не получил.

Другой пришел бы в отчаяние, но не он. Когда у него пропадала надежда на что-нибудь, сейчас на смену являлись другие ожидания.

Что удивительного в том, что, находясь в страшной нужде, он терял мужество и искал поддержки? А если он искал эту поддержку там, где менее всего должен был это делать, это происходило от полнейшего отсутствия нравственного чувства, что его характеризовало. Возможно ли считать человека ответственным за такого рода дефект, за почти природный недостаток? Какого-нибудь неизвестного человека, конечно, нет, но такого высококультурного человека, как Захер-Мазох?

«Все понять – значит, все простить». Понять я могла, но до прощения я еще не дошла.

* * *

В эту зиму наши бедствия, казалось, не будут иметь конца.

Император сократил моему мужу восемь дней заключения на четыре. Захер-Мазох не желал подчиниться и этому. Одна только мысль об этом приводила его в состояние безумия.

Прежде всего надо было узнать, согласится ли Венгрия, в случае требования, выдать его Австрии. Мне пришлось лично поехать к министру юстиции за справками. Меня приняли очень любезно, и я изложила свое дело. Министр улыбнулся и заявил, что Захер-Мазоху лучше всего было бы подчиниться наказанию, потому что такого рода страдания только увеличивают престиж политиков и литераторов. К тому же таким арестантам предоставляют всевозможный комфорт. Затем он стал серьезнее и прибавил, что в случае требования выдачи – вещь маловероятная – он не имеет права отказать; впрочем, он убежден, что Захер-Мазох будет заранее предупрежден и может спокойно покинуть Венгрию, если будет упорствовать в своем решении не сидеть эти четыре дня.

Таким образом, Леопольду, в сущности, нечего было бояться, но тем не менее ответ министра страшно расстроил его.

Эти четыре дня в перспективе ужасали его. Был только один способ избежать их: это покинуть Австро-Венгрию, уехать за границу!

У него явился совершенно готовый план, как достать необходимые деньги: стоило мне только написать Бруно Бауеру в Тисновицы – ведь он был влюблен в меня – и просить его дать нам взаймы 500 фл., которые Захер-Мазох вернет ему тотчас по получении денег за свой первый большой роман.

Я написала письмо, и со следующей же почтой из Тисновиц были получены деньги.

Несколько дней спустя мы покинули Будапешт.

* * *

Мы отправились в Хейбах, деревеньку возле Пассау, неподалеку от австрийской границы. Там мы наняли две комнаты на мельнице, откуда нам видны были поля, луга и лес – настоящий рай после нашей зимней тюрьмы. Стоило нам только пройти несколько минут вдоль ручья и перейти мост, чтобы очутиться в Австрии; там находилась небольшая прелестная гостиница, где мы обыкновенно обедали. Таким образом, мы постоянно прохаживались между Австрией и Баварией; это забавляло, но и тревожило моего мужа. Он все еще не мог отделаться от боязни тюрьмы; что если в один прекрасный день во время обеда появятся жандармы и схватят его за шиворот? В те дни, когда он чувствовал себя нервнее обыкновенного, за каждым деревом ему чудился мундир, принадлежавший жандарму в засаде; перед каждой прогулкой он подробно осведомлялся относительно дороги, по которой намеревался идти, чтобы как-нибудь не попасть по ту сторону границы.