Тадзимас - Владимир Алейников

Все – не случайно. Далеко не случайно. Все в этой жизни – связано со словом. Весь наш мир – из слова. В начале было – оно. Затмилась когда-то жизнь поэта. Прервалась. И вот – затмение. Но жизнь поэта прервалась – и сразу началось другое. Началась – судьба. В которой – сплав, синтез, единство. Судьба его произведений. Трудная, конечно. Судьба – его духа, его света. Радостная – для всех. Путь судьбы этой – по всем дорогам земным и небесным. Путь – духовная жить, незримая связь. Всего и со всем.

Вот и затмение – пройдет. Наверняка пройдет. Покажется нам – во всей красе своей или во всем ужасе – кто его знает, как оно будет? – и закончится. Благополучно. Что бы там ни говорил и ни подсчитывал когда-то Нострадамус. Потому что – как же без света? Как же – без солнца? Без них – ну никак нельзя.

О затмении – знали, конечно, заранее. К нему – готовились. Его – ждали. Всем было, прежде всего, интересно. Любопытно. Даже зуд некоторые, особенно взвинченные граждане ощущали. Нетерпение так и норовило прорваться наружу – но куда его потом денешь? Ничего оно не ускорит. И оно затухало само по себе. Таилось внутри. Ждало своего часа, чтобы опять – прорваться, вылезти вперед, оказаться впереди всех, на самом удобном месте. Но, понимая абсурдность своего поведения, сникало нетерпение, стушевывалось, а потом видоизменялось. Превращалось в обычное терпение. Которому, как известно, решительно все с малолетства обучены. Которого просто не занимать – у любого из масс. Но интерес – да, это другое. Совсем другое. Интерес – он живуч, он всегда сам по себе существует и ни от кого не зависит. Он – личный. Он же – и общим бывает. Но это когда многие интересы объединяются. И превращаются в одно общее желание: что-то увидеть.

Как оно – будет? Что именно – будет? А потом – что будет? Вот уж вопрос! «Быть иль не быть?» – перенесенное в будущее. Из любопытства. От нетерпения. Из интереса. Ну что же, скажите-ка, – там будет?

Ждали – отчасти с опаской. Из суеверия. Суеверие – это ого-го что такое, братцы! Не как либо что, а что либо как. По причине данного подсознанием сигнала тревоги.

Оттого, что краешком мозга, хотя и хорохорились, хотя и храбрились, и виду вовсе не показывали, думали люди: а вдруг – хряснет все вокруг? И что делать тогда? Как быть? А вдруг – мировая катастрофа? Гибель всеобщая? Мало ли что! Не хухры-мухры все это. Не хиханьки. Вот уж тогда – взвоем! Ждали – внутренне дрожали. Оттого, что неизвестное – страшит. Оттого, что ожидание чего-то – воздействует на человеческую психику и пугает куда больше, чем то, чего ожидают. Это, кстати, давно, заметил и виртуозно обыграл, подробнейшим образом разработал в своих фильмах некоронованный король ужасов Альфред Хичкок. Ровесник Владимира Набокова, Андрея Платонова, Юрия Олеши и некоторых других замечательных писателей, ну хотя бы Эрнеста Хемингуэя, каждый по-своему подобные состояния выразивших. Смотрите-ка, до чего интересное поколение! Что-то в них, во всех, таких разных, общее все-таки было. Точно, было. Вот и готовая тема, для исследователей. Дарю ее, кому угодно. Не жалко. Это – прямо по ходу, по вспышке у меня как-то само собой получается. Привык.

Оттого, что вспоминалась, выплывала на поверхность и становилась предметом обсуждения в толпе, да еще – в толпе отдыхающих, людей временно праздных, на отдых сюда, в Крым, приехавших, вырвавших для себя этот короткий отдых – из унылой повседневности, из мрачноватого скопища трудовых, рабочих, далеко не всегда оплачиваемых, или не вовремя оплачиваемых, или недостаточно хорошо оплачиваемых, как в пору как бы времени это водится, человеческих, жизненных дней, и желающих – ну хоть малую толику радости получить на юге, ну хоть немного праздничности ощутить, ну хоть просвет крошечный в жизни своей увидеть, а потом – ладно уж, будь что будет, потом – видно будет, потом – глядишь и стерпим, потом, после нас, – нет, лучше все-таки не потоп, лучше бы обошлось, лучше просто – жизнь, какая уж она есть, скрывать нечего, да и хвалиться нечем, – так, существование, – всякая там, людей, конечно же, и притягивающая, заманивающая к себе, воздействующая на них, на психику их, и без того расшатанную, но, одновременно, параллельно, – и пугающая, то есть, что называется, и кнут и пряник, – мистика – не больно-то высокого пошиба. Так себе, ниже среднего уровня. Но – для масс. Из арсенала массовой «культуры».

Предсказания астрологов. «Ох, надо же! – Слышали? – Читали? – В газетах пишут! – По телевизору вещают! – По радио!» Разные пророчества. Туманные. Расплывчатые. Но – были ведь! «Ох, ох! – А помните? – А знаете? – А слыхали?» Тот же Нострадамус – во главе угла, так сказать. И размножившиеся, мутирующие отечественные предсказатели. Помельче, да поязыкастей. Со страшилками своими. С их ложной, на лбах у них написанной, многозначительностью. Стращальщики. Пугальщики. Специалисты по ужастикам.

Да все одно – мелкота.

А еще и слухи. Слухи, слухи и слухи. Это уж – как всегда. Издавна и навечно. Испокон веков. Без этого – ну никак. Слух – подпитка для страха. Удобренная почва для грядущего стресса. Непременный атрибут. Неизменный элемент. В общей, слоями нарастающей, как торт наполеон, информации. В самих массах. И только для них – со всех сторон. Вернее, в информационной каше-малаше, сборной солянке. Люди ждали – и напрягались. А действительно: мало ли что?

И вот – среда, одиннадцатое августа. Утро началось у меня с некоторой тяжести в голове. С разбитости, усталости во всем теле. Будто накануне физически много трудился. Машины с цементом разгружал, например. Или еще что-нибудь в этом роде. Вкалывал. Мышцы болели. Спину ломило. Ноги были как ватные. Но особого значения всему этому придавать я не стал. Заварил, как обычно, чаю с травами. Хорошими травами, здешними, полезными: железницей, зверобоем, чебрецом, мятой, мелиссой – и еще розовыми лепестками. Попил чайку. Приободрился немного.

В моей рабочей комнате – ну, пусть уж называется она моим кабинетом, ладно, так и быть, – прикреплен к стене большой портрет Волошина. Форматом в четверть ватманского листа.

Это фотография. Замечательная.

Переснята со старой, маленькой, пожелтевшей – моим старым знакомым и даже приятелем, Сашей Гусевым.

Саша живет сейчас у меня. Из Москвы приехал, от Москвы отдохнуть приехал. Ходит по окрестностям, снимает пейзажи и людей. Снимки у него выходят первоклассные. Он выставки свои устраивает. Кое-что знакомым дарит. На Сашиных снимках есть свет, здешний. Выражен дух Коктебеля. Это сразу же чувствуют все истинные коктебельцы. В Коктебеле Саша на семь лет раньше меня появился, еще в пятьдесят седьмом году, в десятилетнем возрасте. И весьма многое с тех пор успел увидеть и постичь. Все и всех здесь знает. Совершенно свободен в своих действиях и привычках, по старинке. Ходит-бродит себе, улыбается, на природу глядит – и всегда что-то в ней этакое, особенное, прозревает. И запечатлевает.

В прежние годы любил он рассказывать свои сны. Потрясающе их рассказывал. Отчего и получил от коктебельской, свою особую среду составляющей, публики прозвище: Саша Астральный. Ласковое прозвище. Дружеское. Дано было еще и за пристрастие его ко всему необычайному. А в Москве молодежь прозвала его: Саша-сэндвич. Потому что он делает вкусные сэндвичи и кормит ими эту молодежь. Сашу все любили. И любят. Он с людьми ладит. Он – с добрым светом внутри.