Иностранец ее Величества - Андрей Остальский

И вот стал он горячиться, заводиться и в резкой, не очень-то вежливой, даже по русским понятиям, форме объяснять, что английские коллеги не тем заняты, что они «дурью маются»: надо думать не о такой мелочи, а о стратегии развития проекта и прочих действительно важных вещах.

И это он заявлял специалистам по бумаге! Горячо убеждал их, что их профессия, их специальность — это так, чушь какая-то. Я уж не говорю о форме: если бы я близко к сказанному перевел «дурью маяться» (хотя это и очень непросто), то, наверное, ровно на этом всему проекту пришел бы конец. Поэтому я перевод отредактировал. Сказал, что бумага, мол, это очень важно и меры будут приняты, но очень бы хотелось также обсудить и другие существенные вопросы…

Когда англичане заявили, что для других вопросов есть другие специалисты, главред взорвался. Я вообще не стал переводить сказанное далее, но дело и так шло к скандалу: англичане с изумлением наблюдали, как их московский гость кричит и размахивает руками.

Мне пришлось применить крайние меры: остановить переговоры, оттащить гостя в угол и уговорить не губить хороший проект. И ведь славный был парень, и журналист неплохой…

Самое печальное, но как бы я ни старался, а рано или поздно все равно происходил срыв и проекты заканчивались вуфком.

Вот почему в Москве до последнего времени так и не было нормальной вечерней газеты типа «Ивнинг стандарт», а ведь она почти родилась. Все для этого было: и инвестиции, и технологии, и ноу-хау… Не было только взаимного понимания и доверия.

И нормальной финансовой газеты очень долго не существовало, пока не родились наконец «Ведомости», которые, как я надеюсь, теперь уже выросли и повзрослели настолько, что блестящее будущее этого издания обеспечено.

А еще один очень перспективный газетный проект погиб оттого, что… Нет, слишком долгий список получится. Лучше вспомню в завершение темы мой любимый переводческий анекдот советских времен, времен классического блата и всеобщего дефицита. Построили англичане суперкомпьютер для перевода и решили его опробовать. Заложили в него по-английски известную библейскую цитату насчет слабости человеческой. «The Spirit is Willing but the Flesh is Weak». To есть: «Дух ревностен, но плоть слаба». Компьютер мгновенно выдал свой вариант перевода: «Водки хватает, а вот с мясом — проблемы».

Похоже, компьютер слишком хорошо знал советские реалии того времени и слабовато — Евангелие от Матфея… И еще с толку сбивает, что английское «spirit» может значить и «дух», и «спирт», в зависимости от контекста. Да и «плоть» и «мясо» примерно одно и то же.

Эту женщину я видел издалека на каком-то благотворительном мероприятии. Пробиться сквозь толпу ближе было трудно, да я и не пытался. Тут было сложнее, чем с Дианой: общих знакомых у нас с ней вроде бы не было. Потом вычислил-таки одного, но его вовремя поблизости не оказалось, да и не стал бы он нас знакомить без веской причины, просто для того, чтобы удовлетворить мое любопытство. Ведь как-никак речь не просто об аристократке, а о герцогине Вестминстерской, супруге самого богатого англичанина, миллиардера, которому принадлежит чуть ли не половина центрального Лондона. Да еще вдобавок — крестной матери принца Уильяма, герцога Кембриджского, которому, скорее всего, предстоит в свое время стать королем.

Однако герцогиня волновала меня не в силу своего богатства и знатности или влияния при дворе. Вернее, все эти ее поражающие воображение прилагательные (от слова «прилагаться») интересовали меня не сами по себе, а в сочетании с еще одним необыкновенным обстоятельством.

Издалека успел вроде бы разглядеть: симпатичная женщина, моложавая, живая. Но — типичная англичанка, с соответствующим удлиненным лицом и слегка выдающимся вперед подбородком, узкими губами… На первый взгляд, ничего славянского, русского, и ничего эфиопского, африканского тем более.

После перечня таких критериев любому в России будет понятно о чем идет речь: герцогиня Вестминстерская — прямой потомок Александра Сергеевича Пушкина. Но не только. В ее жилах течет также и кровь династии Романовых, равно как и английских королей. Ну и еще нескольким августейшим домам она приходится родственницей. Однако это как раз неудивительно: все они там, в высших аристократических слоях, друг другу родичи. Но вот Пушкин…

Зовут герцогиню Наталья, и выбор этого имени тоже, конечно, не случаен.

Все началось с другой Натальи — дочери Александра Сергеевича, до невероятности на него похожей. Современники поражались: просто одно лицо, только более светлое, белокожее. Этакий женский вариант, чуть ли не копия своего гениального, но совсем не красивого отца, она при этом каким-то удивительным образом производила впечатление ярчайшей красавицы.

«В жизнь мою я не видал женщины более красивой… Высокого роста, чрезвычайно стройная, с великолепными плечами и замечательною белизною лица, она сияла каким-то ослепительным блеском», — писал современник.

От отца Наталья Александровна унаследовала не только черты лица, но и темперамент, страстность, способность легко увлекаться — до потери рассудка. Едва ей исполнилось семнадцать, шокировала всех близких диким замужеством. Выскочила за Дубельта, сына шефа жандармов.

Дубельт-младший оказался совсем не джентльменом, скорее наоборот. Игрок, он любил карты куда больше супруги, проиграл все состояние, включая немалое приданое. Напившись пьян, жестоко бил ее, топтал ногами, на теле Натальи оставались следы от шпор. Ей удалось развестись — большая редкость в те времена.

Зато второй муж был совершенным джентльменом, но вот беда — иностранцем. Увидев их вместе, основоположница женского образования в России Анна Философова-Дягилева писала Федору Михайловичу Достоевскому: «Так странно видеть детище нашего полубога замужем за немцем. Она до сих пор красива… а муж немец — добряк, чрезвычайно добродушный господин…»

Вот так и случилось, что сильные пушкинские гены пригодились не для создания новых талантов в русской земле, а для укрепления и развития европейских аристократических родов, прежде всего — английских.

Немец был мало того, что добродушный и милый, просто душечка, но вдобавок ко всему из знатнейшего рода Нассау — состоявшего в родстве с главными королевскими домами Европы. Брат герцога Люксембургского, ко всему прочему, принц Николай Вильгельм Нассауский был так знатен, что брак сочли неравным и объявили морганатическим, то есть ничтожным с точки зрения династических перспектив. Но принц был настолько джентльмен, что никакие увещевания родни и даже лишение перспективы наследования Люксембургского престола не могли его остановить и заставить отказаться от любви своей жизни.

Дочку назвали Софией — в честь легендарной основательницы правившей в Англии Ганноверской династии, муж Натальи был ее прямым потомком.

София тоже была хороша и опять вышла замуж «не по чину». Спровоцировала страшный скандал и приступ сильнейшего гнева императора Александра III. Ее мужем стал не кто иной, как великий князь Михаил Михайлович, которого друзья и близкие любовно звали Миш-Миш. Внук Николая I, один из самых популярных Романовых, всеобщий любимец был, по всем описаниям, настоящим джентльменом, достойным внучки величайшего из поэтов.