Вкус дыма - Ханна Кент

Сигге, впрочем, словно и дела до этого не было. Той весной я часто замечала, как она хлопочет вокруг Фридрика, приносит ему во время работы то одно, то другое, как хихикает над его россказнями о драках и удальстве. Вечерами она часто выходила в коровник, чтобы отнести Фридрику молока и пожелать ему спокойной ночи, и подолгу не возвращалась. Как я уже говорила, Сигга довольно хорошенькая, и Фридрик, я полагаю, вскоре позабыл о Тоурунн с ее гнилыми зубами. Он был отличный наездник и, случалось, нахлестывал своего конька до полусмерти, стремясь произвести впечатление на Сиггу. Даже когда эта славная лошадка сбросила его за то, что он плетью раскровенил ей бока, Сиг-га принесла ему ужин и, сидя рядом, смотрела, как он жадно ест, промокала салфеткой ушибленный висок и время от времени наклонялась, чтобы поцеловать место ушиба – когда думала, что я ничего не увижу.

Натан, вернувшись, увидел, что большинство его овец объягнилось, и похвалил нас за то, что все правильно сделали. Сигга сказала, что без Фридрика мы бы нипочем не справились, и Натан взвился – какого, мол, черта мы пустили на хутор этого вороватого щенка, когда он, Натан, отсутствовал и не мог за ним присмотреть? Сигга расплакалась – она не выдерживала, когда на нее кричат, – и, когда Натан продолжил бранить ее за недомыслие, я вмешалась и заявила, что позвать Фридрика на помощь пришло в голову именно мне.

Я сказала Натану, что понимаю – у него помимо Идлугастадира есть и другие заботы, но мы с Сиггой далеко не со всем можем управиться без мужской помощи. Я напомнила Натану, что ни у нее, ни у меня не хватило бы силы встряхивать ягнят после появления на свет, да и прежде нам стоило немалого труда справляться со многими хозяйственными делами. Я прибавила, что Фридрик, при всех его недостатках, все же спас нам изрядную часть отары и к тому же мы не пускали его ночевать в доме. О том, что Фридрик рылся у порога в поисках денег, я рассказывать не стала.

В конце концов Натан остыл, и жизнь в Идлугастадире вернулась в обычное русло. Натан сказал, что съездит в Гейтаскард и на время сенокоса наймет Даниэля Гвюндмюндссона. Он, дескать, не против, чтобы в его отсутствие нам кто-нибудь помогал, однако не хочет, чтобы этим помощником был Фридрик.

13 апреля 1828 года

Роуса Гвюндмюндсдоттир из Ватнсенди была приглашена для выступления в суде. Она отказалась дать какие-либо сведения о настоящем деле, однако сообщила, что Агнес той зимой иногда посещала ее и хорошо отзывалась о своем хозяине Натане. Ребенок, который проживал под опекой в Идлугастадире, в настоящее время живет в доме Роусы, поскольку это ее дочь. По словам Роусы, девочке сейчас три года. Роуса не думала, что убийство нанесло ребенку какой-либо ущерб, однако отметила, что малышка неизменно повторяет «Натан ушел в горы». Именно это было сказано ребенку после того, как произошло убийство. Роуса заявила на суде, что не может сказать об Агнес или Сигридур ничего особенного, поскольку недостаточно близко знает обеих женщин. Она также сказала, что Натан покинул Ватнсенди летом 1825 года – после того, как в течение двух лет жил там с Роусой и ее мужем. Роусе известно, что к тому времени Натан обладал значительной суммой денег. Она приняла у него 50 серебряных монет на хранение.

Следующей весной после отъезда Натана в Ватнсенди явился Фридрик из Катадалюра и вызвал Роусу в коровник для приватного разговора. Далее Роуса сообщила, что Фридрик начал говорить о своей страсти к ней и просил дозволения остаться ночевать на хуторе и прийти к ней в постель. Роуса заверила суд, что отказала Фридрику, ушла из коровника и попросила своего мужа не позволять Фридрику ночевать в их доме, хотя позднее оный Фридрик повторил свою просьбу. После того, по словам Роусы, к ней пришел Оулав, ее муж, и сообщил, что Фридрик просил разрешения осмотреть кладовую, дабы отыскать деньги Натана, которые, по его убеждению, хранились у Роусы. Натан якобы разрешил ему взять эти деньги с одним условием – если Фридрик сумеет переспать в постели Роусы. Фридрик предложил ее мужу две или четыре серебряные монеты и рассказал, что его матери приснился сон: деньги, дескать, хранятся под бочкой в кладовой. По словам Роусы, она сказала мужу: деньги Натана хранятся отнюдь не в кладовой, так что Фридрик может шарить там столько, сколько его душе угодно. После того муж Роусы вышел, и, хотя она и ее служанка спали, Фридрик вошел в кладовую, вывернул все из упомянутой бочки, но ничего не сыскал. По свидетельству Роусы, он заметил, что матери следовало бы «повнимательней смотреть свои сны». Еще он сказал, что нашел какой-то тяжелый предмет, который не смог сдвинуть с места, и вернется попозже, когда получит от матери более точные указания, где следует искать. Однако он не вернулся.

После того считалось, что Фридрик ненавидит Натана, поскольку не смог отыскать его деньги. Роуса сказала, что отдала Натану деньги, которые хранила для него, той самой весной, после визита Фридрика, но прибавила, что долгое время от него не было никаких известий. Она заметила также, что, когда Натан жил в ее доме, он закапывал свои деньги в землю – как в самом доме, так и снаружи. Никаких других сведений или свидетельств от этой женщины получить не удалось, более того – она отказалась подтвердить, что записанное здесь верно.

Неизвестный писарь,

1828 год

ТОУТИ ПРОСНУЛСЯ В ТЕМНОЙ БАДСТОВЕ Брейдабоулстадира, почувствовав, что задыхается. Он сел – и тут же жаркая кровь ударила в голову, руки задрожали и бессильно обвисли. Тоути попытался кашлянуть, но язык прилип к пересохшему нёбу.

В другом конце комнаты спал отец, прерывисто похрапывая; на несколько пугающих мгновений дыхание его замирало, а затем воздух снова с рокотом выходил из легких. «Почему он еще спит? – подумал Тоути. – Уже, должно быть, утро. Мне нужно глотнуть воды».

Борясь с головокружением, Тоути кое-как спустил ноги на пол, осторожно утвердил босые стопы на половицах. «Мне, наверное, приснился кошмар, – подумал он, чувствуя, как неистово колотится в груди сердце. – Схожу за водой».

Прохлада чулана приятно остужала липкую от пота кожу. «Может, мне лучше поспать здесь, – подумал Тоути, бессильно оседая на пол. – В бадстове так жарко, кто-то развел под нами огонь».

Его разбудило прикосновение огрубевших ладоней отца – тот подхватил Тоути под мышки, приподнимая его с пола.

– Ты что, хочешь простудиться? Бродишь во сне, точно лунатик.

– Мама?..

Последовало недолгое молчание.

– Нет, сынок. Это я.

Преподобный Йоун, пошатнувшись, сумел поднять Тоути на ноги.

– Теперь иди, – скомандовал он, наклоняясь, чтобы взять принесенную с собой свечу. – Или ты еще спишь?

Тоути покачал головой:

– Нет-нет. Я не сплю. Мне стало нехорошо, и я пошел выпить воды. А потом, наверное, потерял сознание.

Он вцепился в руку, протянутую отцом, и вдвоем они кое-как добрели до бадстовы.

– Теперь сядь на свою кровать, – велел отец. И отступил на пару шагов, наблюдая за тем, как Тоути тяжело покачивается на ногах. Глаза юноши неестественно блестели, волосы в зыблющемся свете свечи лоснились от пота. – Ты изнурил себя, сын. Все эти поездки в Корнсау по такой непогоде. Тебя точно околдовали.