Сын Дога - Алекс де Клемешье

– Буянили? – насторожился дозорный.

– Развлекались. Ну, ты же знаешь, какие у откинувшихся развлечения – спиртное да бабы… В общем, я им час дал на сборы. Они тут остановились, в «Привокзальной». – Колька махнул рукой в сторону скрытой во мраке и в метели гостиницы. – Ты уж проверь, чтобы они и впрямь уехали.

Угорь помедлил.

– Темные? – уточнил он на всякий случай.

– Ну!

– Чем же тебе свои-то не угодили?

– Не твое дело, дозорный! В общем, я тебя предупредил, а дальше – как знаешь.

– Ну… спасибо. Бывай! – Евгений отвернулся, но Крюков снова схватил его за плечо.

– Тут еще одно…

Угорь неприязненным движением сбросил с плеча Колькину ладонь. Крюков мялся, отводил явно смущенный взгляд, что для любого Темного было нонсенсом. Уж чего-чего, а стыда и совести у них обычно наблюдался откровенный дефицит. Поведение зятя Денисова не могло не настораживать.

– Ну? – нетерпеливо произнес оперативник.

– С одним из них твоя была.

Угорь ничего не понял. Это он Танечку, что ли, имеет в виду? Что за бред?! Светлая ведунья, сотрудница Дозора – и развлекается с Темным уголовником?!

– Еще раз, – попросил он. – Кто с ними был?

– Ну, я не знаю, кто она тебе. Вместе вас видел. Еще весной. Или летом, что ли, еще до всех этих событий…

– Вера?!

– Может, и Вера, мы друг другу не представлялись. – Николай вновь превратился в самого обычного Темного, самодовольного и нагловатого. – А я-то думал, что вы, святоши, подружек себе выбираете тщательнее!

Евгений снова развернулся и молча зашагал прочь. Не может быть! Вера?! Нет, Колька просто ошибся. Не могла она пойти с уголовником в гостиницу. Никак не могла.

Декабрь 1973 года

– Вот так и живем, Федор Кузьмич, – со вздохом закончил Угорь свой рассказ.

– М-да, дела-а… – протянул пожилой милиционер, задумчиво мешая ложечкой дольки поздней антоновки в стакане сладкого чая. – И что же энтот Гранин таперича? Совсем безнаказанный уйдет?

– Да уже, считайте, ушел, – с невеселой усмешкой покачал головой Евгений. – Доказательств, что имело место убийство, нет и уже не будет. Сердце у покойного парторга действительно было слабое, больное. Может, и впрямь приступ случился. Ученый свою причастность отрицает. А чтобы проверить – это глубокое ментальное сканирование нужно провести. Сами знаете, чем чревато. Суд такого решения не принял, а Дозоры и не настаивали. В тот момент наши начальники единодушно рассчитывали, что он сотрудничать станет, а для этого требовалось, чтобы голова у него была в полном порядке.

– Я не пойму – а что ж не стал сотрудничать-то?

– Разочаровался, – пожал плечами руководитель районного отделения. – Он себе уже планы построил: как принесет открытие свое в Академию наук и в КГБ, как примутся его восхвалять да на руках носить. Мировая известность, всевозможные блага! А тут оказалось, что «открытием» многие тысячи Иных испокон веков пользуются, и разглашать это дело перед обычными людьми категорически нельзя. Ни известности, ни всемирной славы, ни перспектив. Ему условие поставили: или он работает на Дозор – или ему в качестве наказания устанавливают запрет на пользование магией лет на двадцать. Незнание закона не освобождает от ответственности, так ведь? А он все-таки сопротивлялся при задержании, нанес серьезные раны сотрудникам… Знаете, что он сказал? Что плевать хотел на способности, если он о них открыто заявить не может! Позиция истинного Темного, хоть и глупость, по сути. Так что теперь будет он снова возиться с лазерами, раз его такого глобального «открытия» лишили.

– Но ведь чемоданчик-то его работает! – возразил Денисов. – Чем не открытие?

– Там все сложно, Федор Кузьмич. Научные отделы обоих Дозоров пытаются разобраться, но пока так и не смогли обнаружить ту грань, на которой в этом изобретении заканчиваются технические разработки и начинается энергетика Сумрака. Переплелось там все очень сильно.

– Переплелось? – недоверчиво хмыкнул участковый. – Ишь ты!

– Я вот тоже всегда считал, что отличия между наукой и магией очевидны. А потом почитал кой-чего… – Угорь оживился, одним глотком допил чай. – Вы вот слышали про Всемирную выставку во Франции в одна тысяча девятисотом году? Оказывается, параллельно в Париже проходило заседание специальной коллегии Инквизиции с участием самых значимых фигур от Темных и Светлых. А причиной заседания была угроза, которую в тот момент представляло стремительное развитие человеческой науки и техники. Прогресс тогда действительно так лихо шагнул вперед, что для обывателей, современников Уэллса и Горького, определить границы реальности и фантастики стало трудновато. Электричество – это понятие физическое или магическое? А радиоволны? А аэропланы? А фотография и кино? Ведь раньше осветить помещение без помощи свечей и факелов, пообщаться на расстоянии, подняться над землей и продемонстрировать кому-либо четкое изображение человека или события – все это раньше было доступно только магам! И вдруг обычные люди приблизились к способностям Иных чуть ли не вплотную. Опасно? Опасно. В то время в Европе даже орден патентоведов был учрежден – сидели опытные маги и пытались отделить научные достижения от заковыристых заклятий.

– Ишь ты! – уважительно поджал губы пожилой участковый, подошел к печке-голландке, открыл чугунную дверцу и пошерудил кочергой; вспыхнули, затрещали поленья, разлился по милицейскому кабинету густой, обволакивающий, маслянистый жар.

Угорь довольно потянулся – век бы так сидеть и болтать обо всем подряд!

– А вот энтот его лазер, который до второго слоя достреливал, – он в итоге нормальным оказался? Или тоже – того, заговоренным?

Евгений пожал плечами и улетел мыслями в тот вечер, когда они штурмом брали лабораторию в Институте автоматики и электрометрии.

– Артем, кстати, поправился, – задумчиво произнес он. – Вылечили. Теперь обратно в Североморск вернулся, звонил мне недавно… К себе зовет.

Денисов вернулся на место, посидел молча, затем спросил:

– А ты? Неужели надумал уехать, Евгений Юрьич? Я ить по голосу твоему чувствую, что крепко ты предложение своего знакомого обдумываешь.

– Обдумываю, Федор Кузьмич, – не стал отрицать Угорь. – Трудно мне здесь, среди полутонов и реверансов.

Денисов вздернул брови, округлил удивленно рот, посидел так, затем задвигался, засопел.

– Трудно? – после длинной паузы наконец переспросил он.

– Федор Кузьмич, все понимаю – негоже так говорить! – прижал руки к груди Евгений. – Нам ли трудностей бояться? Только когда скрытничает, обманывает, хитрит и изворачивается враг – это одно. А когда свои же непонятно себя ведут – это другое. Устал я разбираться, где интрига противника, а где родное начальство очередную пешку отдает, намеренно под чужого ферзя подставляет.