На крыльях орла - Кен Фоллетт

По мере того как Размара читал дело, гнев закипал в нем все сильнее. Базовая цена контракта составляла сорок восемь миллионов долларов, причем оговорка о скользящей шкале цен доводила ее до возможных девяноста миллионов. Размара вспомнил, что в Иране работали двенадцать тысяч врачей, обслуживавших население в тридцать два миллиона человек, и что там насчитывалось шестьдесят четыре тысячи деревень без водопроводов. Далее он пришел к выводу, что те, кто подписал эту сделку с «ЭДС», были либо дураки, либо предатели, либо и то и другое вместе. Каким образом они могли оправдать трату миллионов на компьютеры, когда людям не хватало основополагающих элементов здравоохранения, таких как чистая вода? Этому могло быть одно-единственное объяснение: их подкупили.

Они понесут должное наказание. Эмрани подготовил это досье для специального суда, который в уголовном порядке преследовал коррумпированных чиновников.

Три человека сидели в тюрьме: бывший министр Шейхолислами-заде и два его заместителя, Реза Негхабат и Нили Араме. С ними поступили так, как оно и следовало. Вина за передряги, в которые они попали, должна быть в первую очередь возложена на иранцев. Однако американцы также были виноваты. Американские бизнесмены и их правительство поощряли шаха в его безумных планах и наживались на них: теперь они должны пострадать. Более того, если верить этому досье, «ЭДС» была в высшей степени некомпетентна: по прошествии двух с половиной лет компьютеры все еще не работали. Однако проект по автоматизации настолько подорвал состояние департамента Эмрани, что старомодные системы также не функционировали, результатом чего стала неспособность Эмрани следить за расходами своего департамента. Это явилось главной причиной перерасходования бюджета министерством, говорилось в досье.

Размара отметил, что посольство США протестовало против заключения в тюрьму двух американцев, Чьяппароне и Гейлорда, потому что против них не выявили улик. Это было характерно для американцев. Безусловно, доказательства отсутствовали: взятки не оплачиваются чеками. Посольство также выражало беспокойство по поводу безопасности двух заключенных. Размара счел это смешным. Его беспокоила собственная безопасность. Каждый день, отправляясь на службу, он гадал, вернется ли домой живым.

Министр закрыл досье. Он не испытывал сочувствия ни к «ЭДС», ни к ее руководящим сотрудникам, заключенным в тюрьму. Даже если бы ему захотелось освободить их, он не смог бы добиться этого, подумалось ему. Антиамериканские настроения у людей возрастали до уровня лихорадочного жара. Правительство, членом которого являлся Размара, и режим Бахтияра были посажены шахом, и поэтому их широко подозревали в проамериканских симпатиях. Когда страна пребывала в таком брожении, любой министр, проявляющий беспокойство о благополучии пары алчных американских прихвостней капиталистов, будет уволен, если не линчеван, – и поделом ему. Размара обратил свое внимание на более важные дела.

На следующий день секретарь сообщил ему:

– Мистер Янг из американской компании «ЭДС» явился сюда просить вас принять его.

Высокомерие американцев было способно вывести из себя любого. Размара прорычал:

– Повторите ему то, что я сказал вам вчера, а потом дайте ему пять минут, чтобы убраться из помещения.

Для Билла большой проблемой было время.

Он отличался от Пола. Для Пола – беспокойного, агрессивного, с сильной волей, амбициозного – наихудшей особенностью пребывания в тюрьме была беспомощность. Билл по нраву был более спокойным: он смирился, что ему ничего не остается, кроме молитвы, и молился. (Гейлорд не выставлял свою веру напоказ: творил молитву поздно ночью, перед тем как отойти ко сну, или рано утром, до того, как проснутся другие.) Что терзало Билла больше всего, так это мучительная медлительность, с которой ползло время. Продолжительность любого дня в реальном мире – дня разрешения проблем, принятия решений, разговоров по телефону и посещения совещаний – вообще не ощущалась; день же в тюрьме казался бесконечным. Билл разработал формулу для пересчета реального времени на тюремное.

Для Билла время приняло это новое измерение после двух или трех недель в тюрьме, когда он понял, что быстрого решения у этой проблемы не будет. В отличие от осужденного преступника его не приговорили к девяноста суткам или пяти годам, так что он не мог черпать утешение из календаря, нацарапанного на стене для отсчета дней до освобождения. Не было никакой разницы, сколько дней прошло: его оставшееся время в тюрьме не имело границ, а потому было нескончаемым.

Его персидские сокамерники, похоже, не испытывали ничего подобного. Это был разительный контраст между культурами: американцы, обученные получать быстрый результат, страдали от неопределенности; иранцы были вполне удовлетворены, ожидая «fardah» – завтра, на следующей неделе, когда-нибудь, в конце концов, – точно так же, как они поступали в бизнесе.

Тем не менее, по мере того как ослабевала хватка шаха, Биллу казалось, что он замечает признаки отчаяния в некоторых из них, и перестал доверять им. Он остерегался проговориться им, кто из Далласа был в городе или какой прогресс наблюдается в переговорах по его освобождению: у него возникли опасения, что, цепляясь за соломинку, сокамерники попытаются продать эту информацию охранникам.

Билл превращался в хорошо приноровившегося закоренелого преступника. Он научился не обращать внимание на грязь и насекомых и привык к холодной мучнистой, неаппетитной пище. Он выучился жить в пределах небольшой, четко очерченной личной границы, на территории заключенного. Он сохранял активность.

Билл нашел способы заполнить бесконечные дни. Он читал книги, учил Пола играть в шахматы, делал физические упражнения в холле, разговаривал с иранцами, чтобы не упустить ни слова из радио– и теленовостей, и молился. Им было произведено тщательное детальное обследование тюрьмы с замерами камеры, коридоров и зарисовкой чертежей и набросками. Он вел дневник, записывая каждое обыденное событие тюремной жизни, плюс все, что рассказали ему его посетители, и все новости. Вместо имен Билл использовал инициалы, а иногда вставлял придуманные события или измененные варианты настоящих событий, так что, если дневник отберут или его прочитает местное начальство, оно будет сбито с толку.

Как и узники повсюду, он ожидал посетителей с таким же нетерпением, как дитя ожидает наступления Рождества. Сотрудники «ЭДС» приносили приличную пищу, теплую одежду, новые книги и письма из дому. Однажды Кин Тейлор принес фотографию Кристофера, шестилетнего сына Билла, стоящего перед рождественской елкой. Вид его маленького сына, даже на фотографии, придал Биллу сил: мощное напоминание о том, на что ему надо надеяться, подстегнуло его решимость держаться и не впадать в отчаяние.

Билл написал письма жене и отдал листки Кину, который должен был прочитать их Эмили по телефону. Билл был знаком с Кином десять лет, и они сошлись довольно близко – после эвакуации жили в одной квартире. Билл знал, что Кин не был настолько бесчувственным, как предполагала его репутация – половина ее являла собой чистой воды притворство, – но все-таки было стеснительно писать «я люблю тебя», зная, что Кин прочитает эти слова. Билл пересилил свое смущение, потому что ему очень хотелось донести до Эмили и детей, как он их любит, просто на тот случай, если ему больше не представится возможности высказать все это лично. Письма были похожи на послания пилотов, написанные накануне вылета на опасное задание.