Последний бой Пересвета - Татьяна Беспалова

– Ну что же, Яшка, – молвил Никита. – Я начну, а ты продолжишь. Случится беда – лихом не поминай.

Яков отступил в сторону, стал возле кустов на краю склона, плавно спускающегося к реке. Он прицелился, выпустил стрелу, но она, лишь чиркнув Челубея по широкому лбу, исчезла в зарослях травы. Челубей утробно заурчал, на его бровях повисло несколько алых капель.

«Башка чугунная! В такого стрелы пускать – только злить понапрасну», – подумал Яшка, а Никита кинулся вперёд. Шестопёр и щит играючи отразили первый натиск Никиткиного меча. Сам Челубей нападать не пытался. Он, словно сквозь сон, наблюдал за тщетными потугами Никиты пробить его оборону. Медленно оборачиваясь вокруг себя, татарин отражал шестопёром выпады меча. Металл звенел, удары становились всё реже. Никита берёг силы, размышлял, выжидал случая напасть всерьёз. А Яков не сводил взгляда с Челубеева пояса, где у великана болтался кистень.

Вдруг Никита оступился, споткнулся о притаившийся в траве валун.

– Тую мею не имати, – усмехнулся Челубей.

Он просто метнул шестопёр и не более того. Конец с чугунными перьями ударил Никиту в грудь. Тропарь охнул, пошатнулся, выронил меч. А Челубей уж шагал к супротивнику широким шагом, щит бросил в траву за ненадобностью, а саблю из ножен так и не извлёк.

– Руби, Никита! – орал Яков. – Секи!

Тропарь успел снова обрести равновесие, он уж снова занёс меч для удара, но напасть не успел. Татарский витязь был уже рядом и, будто нарочно, подставил под удар левую руку. Лезвие меча скользнуло по гладкой поверхности кованого Челубеева наруча, а правой рукой татарский богатырь просто взял из руки Тропаря меч – так легко, будто отбирал игрушку у расшалившегося ребёнка. Челубей отбросил меч в сторону, затем схватил Тропаря одной рукой за ворот, другой – за широкий кожаный ремень, поднял над головой, размахнулся, кинул. Яков в изумлении выронил лук, пригнулся. Он услышал, как за спиной затрещали кусты, плеснула едва слышно речная вода.

– Не можно знать свою судьбу! – засмеялась Зубейда. – Никогда не знаешь наперёд, какая из встреч станет самой последней!

Яков, осенив себя крестным знамением, извлёк из ножен Погибель.

– Я тоже уважаю твоего Бога, – хмыкнула Зубейда. – Пусть он поможет тебе не утонуть!

– Такого просто не может быть!.. – пробормотал Яков.

Тихое журчание струй Сосны, громкие хлопки оставленного без внимания паруса, редкий перетоп коней, стоявших на краю поляны, тихий шелест влажной травы под ногами: вот всё что слышал Яков. Мрачный огонь, сверкающий в раскосых глазах Челубея: вот всё, что видел он.

– Хоше мею ипать тую евиной? – насмешливо спросил Челубей.

Яков посматривал на Зубейду, но та с высоты седла лишь молча взирала на схватку и не двигалась, будто окаменела. Он медленно наступал на Челубея, влажная трава терлась о голенища его сапог. Где-то неподалеку, в зарослях ивняка тихо постанывал Никита. Яков слышал возню. Может, очухается его товарищ? Может, поднимется, придет на подмогу?

– Мею хоше знать тую ном, – произнес Челубей.

– Чолубэ спрашивает твое имя, – отозвалась Зубейда. – Когда он убьет тебя – будет знать, кого убил.

– Яков Ослябев! – рявкнул Яшка.

Ах, непростая Пересветова наука! Сколько раз Сашка бил его ножнами Дрыны по ногам! Сколько раз Яшка корчился в пыли, изнывая от невыносимой боли. А Пересвет заставлял его подняться и снова прыгать, и снова сбивал с ног. И так с утра до наступления темноты крутил он на вельяминовом дворе затейливые фигуры, откалывал коленца, словно ярмарочный плясун.

– Ты слаб, Яшка, – приговаривал Пересвет. – Тело твоё не станет великим. Попадётся тебе могучий воин, вздумает глупой силищей одолеть, а ты ему ловкость противопоставь, умение, опытность. Да сразу навык не показывай, пусть ворог сначала силушки поистратит, пусть кровушки потеряет. А значит – вертись волчком, прыгай, беги, уворачивайся, бей внезапно, увечь! А уж после руби, секи!

Яшка прыгнул. В немыслимом вращении он взмахнул Погибелью. Лезвие взвизгнуло, блеснуло, подобно зарнице, чиркнуло Челубея по кончику носа. Яков приземлился на бок, откатился в сторону под оглушающий рёв противника, вскочил на ноги, изготовился.

– Тую евина! Сувать сказише! – ревел Челубей, наступая на него.

Великан был страшен. Из его рассечённого носа по подбородку на нагрудник стекала кровь. Яшка глянул на Зубейду. Та невозмутимо сидела в седле, даже бровью не повела. А из кустов – ни звука. Где же Никита? Челубей меж тем снял с пояса кистень, раскрутил округлую каменюку так, что Яков перестал видеть её. Слышал лишь вой. Не долго думая Яков подскочил к Челубею и сунул лезвие Погибели туда, где стремительно вращалась верёвка кистеня. Белое лезвие в мгновение ока рассекло её; каменюка полетела, ломая ветки, следом за Никитой в приречные кусты.

– Охо-хо, ипать тую! – ревел Челубей, размазывая кровь по лицу.

Хлюпая окровавленным носом, он надвигался на противника. А Яков, стоя возле полуприкрытого муравой валуна, примерялся, изготавливался для новой атаки.

Яков думал о камне, что лежал под ногами, но в этот миг другой камень вылетел из зарослей ивняка. Ни треска, ни шума ломающихся веток не было слышно. Всё случилось так, словно камень прилетел с небес. Но Никита чуть-чуть промахнулся. Конечно, Тропарь целил в голову… или куда придётся. Чего уж там! Получить тяжёлым камнем по шее – это вам не чашу кумыса выкушать! А камень угодил как раз в шею! Челобей ахнул, клацнул зубами, пошатнулся. Яков сделал новый головокружительный выпад, снова целя в незащищенную голову противника. Два раза успел чиркнуть: по щеке и по подбородку, упал на траву расчётливо, в то же место, с которого начал прыжок. Челубей с воем, закрывая руками лицо иссечённое, согнулся чуть ли в половину роста. Яков выпустил Погибель из руки и вцепился мёртвой хваткой в укрытый травой валун. Чувство опасности, жажда победы, страх жестокой расправы даровали рукам Якова немыслимые силы. В мгновение ока он сумел вырвать булыжник из объятий влажной земли. Яков поднял каменюку над головой обеими руками, глубоко вздохнул, метнул на выдохе, надеясь попасть татарину аккурат по темени. Не попал. Челубей успел чуть выпрямиться, иначе не миновать ему смерти. А так, вместо прямого удара в темя, угодил камень в лоб чугунный, от которого, как помнил Яков, даже калёные наконечники стрел отскакивали. Татарский витязь не взорал, а лишь кулём мучным повалился наземь. Зубейдушка горестно скривилась.

– Твой Бог тебе помог, – с досадой сказала она по-русски. – Куда ни посмотри – всюду камни лежат.

* * *

– Сами били – сами волоките, – строго внушала Зубейда. – А я коней поведу.

– Наши кони сами ходят, – буркнул Яков. – Не вам, конокрадам, их доверять.

– Мы не конокрады, – обиделась Зубейда. – Мы срамокахи.

– Скоморохи… – поправил Яков. – Те самые ярмарочные плясуны, сражаться с которыми – плёвое дело. Эй, Тропарь, жив ли?!