Клан быка - Иван Тропов

— А ларчик просто открывался: неуживчивый ты.

— Да пошел ты…

— Вот! Я же говорю — неуживчивый. Поэтому ты и здесь. Для того чтобы перевоспитаться.

— Я? Перевоспитаться?! Да это их сюда надо! Их!!!

— Ой… — поморщился сатир, — Вот только не надо эту мораль для детского сада…

— Но тогда про какое перевоспитание… — зашипел Леха, еле сдерживаясь.

— Вот про это самое, — невозмутимо отозвался сатир, шагнул к Лехе и ткнул пальцем в лоб. Постучал в броневой нарост. — Чтобы перестал нести вот эту вот пургу для детей-олигофренов из стран западной демократии!

— Слушай…

— Нет, это ты слушай! Выкинь из головы весь этот западный бред про абстрактную справедливость, и жить сразу станет легче! Потому что у нас так не живут. Понимаешь, салажка рогатенькая? Общество у нас инвертированное, и живут здесь прямо наоборот. И когда ты со своими красивыми идеалами вылезаешь на сцену, ты мешаешь жить всем остальным. Потому и…

— Это я мешаю?!

— Ты, ты мешаешь. Или кто тут сидит, изолированный от общества? Пушкин?

Леха очень медленно втянул воздух сквозь зубы, еще медленнее выдохнул.

— Вот видишь? Ты — тут. А твой помдепа — нормально живет. И в реале нормально устроился, и здесь на джипе раскатывает. И этот… кто там тебя в Гнусмасе кинул? Тоже неплохо живет, раз на современный комп и на подписку денег хватает. А вот ты — вкалываешь и жилы рвешь.

Леха скрипнул зубами.

— Ну да, — кивнул сатир. — Это еще мягко говоря… А все почему? Потому что не умеешь жить как все. И здесь и там! — Сатир мотнул головой куда-то назад и в небо. — В реале тоже небось жилы рвал непонятно для чего?

— а я…

— Тихо, тихо. Не буянь. Ну, отсидел ты на блокпосту честно свои три года, знаю. И кому нах это нужно?

Леха задрожал от ярости, открыл рот… Но так ничего и не сказал. Потому что…

— Вот-вот. Никому. Пора бы уже понять, что красивые слова красивыми словами, а жизнь совсем в другом месте. И если все живут не так, как ты, то пора перестать строить из себя благородного рыцаря и начать жить как все. Где надо, лизнуть поглубже, а где надо, расслабиться и постараться получить удовольствие…

— Я никогда! — прошипел Леха сквозь зубы. — Слышишь? Никогда ни под кого не прогибался! И не буду. И ты, вместе с твоим модером, можешь…

Сатир не выдержал взгляда, опустил глаза… всего на миг. Хмыкнул и тут же снова уставился глаза в глаза. Осклабился:

— То есть рога тебе еще до конца не обломали? Мало словил приключений на свою задницу? Ну-ну. — Он поднял лапку и нацелил палец на валун с черточками. — Ты учти, упертенький, это ведь еще недели не прошло…

— Пошел отсюда.

— Что?

— Пошел. Отсюда. Вон.

— Ну ты это! Полегче на поворотах, рогато-йе-йе-йе-э-э… — вдруг зашелся в блеянии сатир.

Глазки расширились и глядели уже не на Леху, а куда-то за плечо…

— Halt! — рявкнуло за спиной. Осыпались камни, затопали сапоги…

Леха крутанулся, но предательская щебенка разлетелась из-под копыт, и передняя нога подвернулась.

Сатир рванулся в сторону, к валуну. Но тут сзади зачпокало — пм! пм! пм! — словно выстреливали пробки из бутылок с шампанским, и сатир рухнул на щебенку.

— Liege!

Сатир и не пытался встать. Лишь тихо скулил, схватившись за колено. Шерсть на ноге всклокочилась двумя вулканчиками, и оттуда с каждым ударом пульса выплескивалась темная кровь.

— Льежьять, звьерьи, — предложили уже спокойнее. От расщелины расходились полукругом четверо.

В одинаковой серой форме, напомнившей фильмы о Второй мировой. В одинаковых серых касках. С одинаковыми карабинами, на концах которых большие дутые глушители… Даже лица будто одинаковые — четкие подбородки, сине-серые глаза. Из-под касок выглядывают льняные волосы…

Движения четкие, выверенные, согласованные. Не четыре разных человека, а части одной машины. На плече у каждого нашивка серебристой нитью. Крест, но не простой, а с узорами на краях и с отростками по диагонали, что-то средневековое…

«Тевтоны»… Так назвала команду профессионалов та чертова ведьма в Гнусмасе… Немецкие игроки, профи по объявлению. Зарабатывают на жизнь тем, что делают в этой игре. Им спешить некуда, и от них не убежать, как от Пупса с Крысом и лысым.

Не убежать. Разве что…

Леха осторожно пошоркал задними ногами, разгребая щебенку, нащупывая камни крупнее. Надежнее.

Уж лучше быстрая и легкая смерть, а потом очутиться на камнях у другого выхода!

Леха рванул на них — и сразу четыре глушителя уставились на него. Но Леха несся вперед, оскальзываясь на щебенке, но вперед, вперед! Давайте, сволочи, давайте! Бейте очередями! Уж кто-нибудь попадет так, чтобы насмерть и быстро…

Пум! Всего один выстрел.

Правая передняя нога перестала держать вес. Леха ухнул вниз, проехался грудью и мордой по щебенке. Камни скрипели по броневым наростам, выдирали куски шкуры…

Только от этого не умирают. Ни от царапин, ни от одной раны в ногу. А больше выстрелов не было.

Немец с голубыми глазами снял с карабина левую руку и, улыбаясь, погрозил Лехе пальцем: не шали.

— Это быть надолго, звьерья, — сказал он, безбожно коверкая слова. — Долго, много-много раз. Умирать, родиться, умирать, родиться… Много-много. Gut.

Он улыбнулся, но глаза остались такими же холодными, как серебристая нашивка на рукаве.

Леха попытался подняться, но правая нога отказывалась держать вес. Будто и нету ее… Тело завалилось набок, и Леха рухнул мордой в щебенку.

Только ползти получится. Но ползти — куда?… Немцы окружили и сходились. С тихим звоном выглянули из ножен ножи. И у всех четверых движения размеренные, точные. Экономные…

Они не упустят ни цента из назначенной награды. Премия у них будет по максимуму. Потому что пытать они будут так же — вдумчиво, размеренно, педантично. Не дадут умереть быстро. Но даже смерть не принесет облегчения. Они обязательно перекроют второй проход и снова поймают. И снова будут пытать. Раз за разом. Педантично, размеренно, вдумчиво… Если бывает ад, то угодил в него.

— Легкой смерти, — пробормотал Леха сатиру. Но с бычьих губ сорвалось только тоскливое мычание.

Спокойные улыбки, блеск ножей. Глаза — кусочки льда с берега Северного моря…

Леха уже не смотрел на них. Смотрел на небо за их касками — такое прекрасное синее небо, обещающее все радости на свете…

Последние мгновения. А потом больше не сможешь видеть небо таким же чистым и светлым — никогда больше не сможешь. Мир станет совсем другим. Лишь вечное напоминание о том, что ты изо всех сил стараешься забыть.