Кодекс экстремала - Андрей Дышев

Я едва не налетел на бетонную стену, погладил ее шершавую поверхность, отыскал монтажную скобу, подтянулся и перелетел через ограду, как мяч через сетку. На другой стороне я позволил себе снять все тормоза и побежал по лесу с такой скоростью, на какую был способен. Треск веток под моими ногами будил птиц; они стаями взмывали в ночное звездное небо, поднимая оглушительный крик, и щедро поливали деревья под собой пометом. Я не останавливался и не прислушивался. Даже если по моим следам запустили стаю собак вместе с медперсоналом психушки, мне уже не на что было надеяться, кроме как на свои ноги. Несколько раз я падал, спотыкаясь о корни и валежник, летел куда-то в темноту, зажмурив глаза, молниеносно, как кошка, вскакивал и устремлялся дальше.

Я все время бежал вниз, и наклон горы был единственным ориентиром, не позволяющим мне блуждать в ночном лесу кругами. На склонах Роман-Коша или Ай-Петри заблудиться намного труднее, чем сломать себе шею. Южный склон всегда крутой. А если южный – значит, выведет на ялтинскую трассу, почти к самому морю.

О коварстве здешних склонов я вспомнил лишь тогда, когда внезапно стена деревьев оборвалась, я выскочил на балкон и, не успев остановиться, полетел вниз. Время полета было небольшим, я даже не успел проститься с жизнью, но меня немного развернуло лицом вниз, и я грохнулся на покатый склон, заваленный иголками и ветками крымской сосны, на все четыре конечности. Ветки спружинили подо мной, как старая солдатская койка, спасая мою непутевую жизнь. Несколько секунд я боялся пошевелиться, прислушиваясь к ощущениям и пытаясь сдуть с кончика носа капельку то ли пота, то ли крови.

Вполголоса отчитывая себя отборным матом, я поднялся на ноги, провел ладонями по лицу, чувствуя жжение, будто протер кожу крепким одеколоном после бритья. Кажется, моя физиономия была так исцарапана, словно об нее точила когти дюжина диких котов.

Дальше я пошел спокойнее, понимая, что везение не может продолжаться бесконечно. Лес редел, и вскоре я вышел на альпийский луг, усыпанный белыми горбатыми валунами, напоминающими могильные надгробия. Внизу рассыпалась огнями Алушта, а еще дальше по черному полотну моря медленно скользили разноцветные огни судов.

Я свернул правее, где, как мне казалось, должна проходить дорога, примыкающая к ялтинской трассе, и, когда уже увидел ее серебристый отсвет в лучах полной луны, остановился как вкопанный. По спине прошла холодная волна, как бывает, когда встречаешься с врагом, лишенным разума, а потому непредсказуемым и совершенно бесстрашным. Я явственно слышал за своей спиной приглушенный лай и рычание. По моим следам неслась стая собак.

Я посмотрел по сторонам, надеясь найти в этой кромешной тьме какую-нибудь увесистую дубинку, но, как назло, луг был чистым, словно здесь недавно прошел субботник. Положение было просто идиотским. Это надо было столько бежать по ночному лесу, чудом уцелеть после падения с обрыва, почти выйти на шоссе, чтобы вдруг стать жертвой свирепых волкодавов, способных растерзать не хуже, чем это сделали бы клерки Эльвиры.

Может, разумнее было бы бежать к лесу, к спасительным деревьям, но отступать перед какими-то глупыми барбосами мне было стыдно, и я уверенным шагом направился к шоссе, стараясь всем своим видом показать псам, что не боюсь их. Рычание тем временем достигло самого злобного тембра. Псы должны были либо лопнуть от ненависти, либо кинуться мне на спину. Волкодавы выбрали второе.

Краем глаза я увидел три светлых пятна, уже безмолвно летящих мне наперерез. Пытаясь хоть как-то оттянуть схватку, я побежал к шоссе, словно там стояла команда пожарников с брандспойтами наготове. Псы, захлебываясь от усердия, нестройно загавкали, посылая мне вдогон свои собачьи проклятия. В который раз я убеждался в том, что настало время, когда оружие надо держать при себе постоянно, круглосуточно, как самую необходимую вещь: как корзину – грибнику, удочку – рыбаку и нашатырь – врачу.

Я выбежал на шоссе, и тотчас тяжелый удар в спину повалил меня на асфальт. Псы различались между собой по скоростным качествам, что в некоторой степени продлило мое сопротивление. Лидер – огромное чудовище в пышной светлой шубе – принялся рвать на мне куртку, когда два его собрата еще бежали к шоссе, высунув языки. Я вскочил на ноги и принялся изо всех сил бить ногой по мягкому телу пса, закрывая руками лицо, и все-таки волкодав несколько раз ткнулся горячей мокрой пастью мне в затылок. Его мощная челюсть смыкалась у моего лица, слюна брызгала, как кипящее масло на сковородке. В очередном прыжке зверь вцепился в ткань куртки под мышкой; рванув руку, я буквально оторвал его от земли. Первый раз я ударил слабо, и моя нога лишь скользнула по шерсти, зато второй раз попал ногой точно в мягкий розовый овал живота. Не разжимая зубов, пес взвыл, заскулил, и я бы ударил в третий раз, но в это мгновение второй волкодав вцепился мертвой хваткой в правую ногу. Этот был помельче размером, но такой же свирепый и храбрый, как и вожак. Теперь настала моя очередь взвыть от боли. Мне казалось, что моя нога попала в капкан. Не разжимая челюстей, псина все глубже вонзала зубы в мякоть ноги. Боль придала мне сил, и я, дернув плечом, словно бил молотом по наковальне, обрушил вожака, висящего под мышкой, на асфальт. Тот наконец разжал зубы, но лишь на мгновение, чтобы глотнуть воздуха; спасая свой авторитет, вожак отскочил назад для разбега, подался вперед и прыгнул вверх, намереваясь схватить меня за лицо, но промахнулся, щелкнул зубами, кусая воздух, и схлопотал обычный боксерский апперкот под нижнюю челюсть – туда, где под мягкой густой шерстью пульсировала артерия.

Вожак издал какой-то сдавленный звук, словно подавился водкой, упал на широко расставленные лапы и, мотая большой треугольной головой, стал прицеливаться на мою левую ногу. «Один уже отпрыгался», – подумал я, правда, без особого облегчения, потому что обе мои ноги по-прежнему оставались в зубах зверей. Наконец вожак схватил меня чуть ниже колена и поджал лапы, притягивая меня к земле всем своим весом. Едва я, воя дурным голосом от боли, наклонился, чтобы вогнать палец в черный глаз вожака, как один из псов освободил ногу, вскинул башку и вцепился мне в локоть.

Я проигрывал. Силы быстро покидали меня, и я уже не мог оторвать пса, вцепившегося мне в руку, от земли. Третий, самый мелкий волкодав держал меня за штанину и, пятясь назад, пытался стащить с шоссе. Уподобляясь своим врагам, я рычал, оскалив зубы, и, если бы смог достать, непременно вонзил бы их в мягкую шерсть, чтобы потом перегрызть кожу и достать до артерии.

Меня шатало из стороны в сторону. Я изо всех сил старался оставаться посредине шоссе, будто на обочине или лугу терял последние шансы на спасение. Пока еще свободная и здоровая левая рука маятником ходила по собачьим спинам и головам, но одуревшие от вкуса крови и предчувствия близкой победы псы не обращали на это внимания.

Мой крик становился все громче, и вдруг он превратился в дикий хохот. Я смеялся со слезами, смеялся от боли и обиды на абсурдность ситуации. Три пса глубокой ночью на пустынной дороге учинили расправу над человеком, которому по своему предназначению должны были служить верой и правдой.

Не в силах больше сопротивляться и терпеть боль, я упал на колени, стараясь подмять под себя вожака, но он успел выскочить и, приближая финал, прыгнул на меня, распарывая клыком кожу на затылке.