Обратный отсчет - Анна Малышева

– Чего встрепенулася? – будто угадывает ее мысли юродивая. – За тебя еще не сватались! А вот что – коли я тебе жениха высватаю – пойдешь?

– Кто меня возьмет… – смущенно бормочет Даша.

– А возьмет тебя либо князь кудрявый, либо кат кровавый! Быть тебе либо под венцом, либо под секирою – одного из двух не минуешь, – пугает ее Арина, неизвестно почему начиная смеяться. Она даже приплясывает на месте, и ржавая цепь звенит, подпрыгивая, на ее огромном животе. Она тянет Дашу к выходу из собора, на паперть, поливаемую дождем. У дверей уже теснятся нищие, спрятавшиеся от непогоды, а юродивая тащит свою подопечную в самую грязь и одним толчком бросает в лужу, на колени.

– Молись крепче, и оборони тебя Боже встать! – предупреждает она, грузно опускаясь рядом. Даша и не собирается вставать – чужая воля так ее парализовала, что она безропотно стала бы коленями и на раскаленные угли. Даша начинает молиться, и удивительно – молитва дается ей легко, несмотря на жар и озноб, попеременно охватывающие ее, головокружение и ломоту в костях. Рядом громко молится Арина – со своей диковинной, уже известной Даше повадкой. Она то вскакивает, раскинув руки и подставив проливному дождю живот, то падает ничком, поднимая из лужи жирные брызги грязи, то начинает громко распевать «Свете тихий», совершенно не замечая торопящихся в собор опричников, при одном взгляде на которых Даше хочется с головой нырнуть в лужу. Арина молится все усерднее, вокруг уже собрались зрители, гадающие, что вызвало такой экстаз у юродивой и кто такова молодая бледная нищенка рядом с ней. Наконец один из высших опричных чинов, хорошо знающих Арину, обращается к ней с вопросом, не надобно ли ей чего? Арина перестает петь и громко отвечает, указывая на Дашу:

– Как не надобно, коли вот – бедная невеста, нечем замуж выдать!

– С каких это пор ты девок замуж выдаешь? – смеется тот и достает из кошеля, привязанного у пояса, горсть монет. – Им и смотреть-то на тебя опасно – не ровен час, сами с прибылью окажутся! Ну да на, держи, сватьюшка!

Монеты летят в грязь, сопровождаемые веселым смехом зрителей, оценивших сальную шутку. Арина тоже смеется – простодушно и весело, ничуть не обиженная ни словами опричника, ни его способом творить милостыню.

– Куды, куды мне эстолько денег, князюшка! – ласково говорит она, поводя безумными белыми глазами, при стихающем смехе окружающих. Монет Арина не поднимает, а это настолько дурной знак, что опричник меняется в лице. – Такой казны не поднять, не вынести, за всю жизнь не проесть, не пропить – разве в бочках ее солить? Гляди, самому еще не пригодилась бы – не все-то быть красным дням, дождешься и черной ночки!

После последних ее слов наступает зловещая тишина. Даша замирает, ожидая удара плетью или саблей, но никто не шевелится – всех будто сковало льдом. Слышен только тихий, довольный смех Арины, где-то далеко – ржание лошади да первый, густой удар колокола к обедне. И вдруг Даша узнает эту страшную тишину, могущую означать лишь одно – появление царя. Она поднимает глаза и видит прямо перед собой забрызганную грязью черную рясу. Таких же ряс, из такого же грубого полотна, вокруг десятки, но эта чем-то отличается от них. Это от нее исходит мертвая тишина, задушившая все звуки на паперти. Только высоко в осеннем мглистом небе бросает мерные удары колокол, зовущий к обедне братьев-опричников, да кричат вспугнутые звоном вороны, тучами кружащиеся над слободой в дни больших казней.

– Пойдешь со мной молиться, Аринушка? – раздается у Даши над головой звучный голос, властный, но смягченный лаской. Этот голос она уже слышала в соборе, где царь пел со своими певчими. Тогда он выделялся среди прочих голосов так же, как сейчас выделяется царская ряса среди себе подобных. Все, что связано с царем, отмечено для Даши каким-то тлетворным очарованием, одновременно влекущим и отталкивающим. Молва прозвала царя Ивана василиском, чей взгляд чарующ и ядовит, и верно – девушке все время чудится в нем что-то нечеловеческое. Однако Арина отвечает царю громко и бестрепетно, с ласковой усмешечкой.

– Куды, батюшка, не пойду! Не видишь – у меня невеста на руках, нечем замуж выдать, да и не за кого! Сижу вот, сватов жду, честь девичью стерегу.

– Она, что ль, родня тебе? – спрашивает царь, и в его голосе звучит беззлобная насмешка.

– Не то, не то, родимый, – бойко отвечает Арина, – а вот, гляди, тебе она не родня ли?!

И не дав Даше опомниться, резко приподнимает ее лицо за подбородок, на обозрение царю. Девушка не успевает зажмуриться, а потом уже не может. Вот он, царь Иван – так близко, как она никогда не чаяла его увидеть. Это его высокий лоб мыслителя и книжника, круто выгнутый орлиный нос с резко вырезанными ноздрями, напряженно сжатый чувственный рот и острые светлые глаза, наводящие на людей трепет и паралич. Царь так близко склоняется над ней, что она слышит горький, лекарственный запах его горячего дыхания, и на нее веет ладаном от его одежды. Его глаза судорожно обыскивают ее и вдруг вспыхивают – царь узнает Дашу.

– Да ты двоишься, что ли? – спрашивает он, и в его голосе нет уже и тени ласки. Он резко снижается и звучит глухо, будто из подвала: – Тебе где быть надлежит? Не в монастыре ли?

– Ай-ай! – испуганно отталкивает ее Арина, так что Даша едва не падает в грязь. – Неужто беглая?

– Ты что молчишь, честная инокиня? – уже с явным гневом и издевкой спрашивает царь. Его губы начинают дрожать и размыкаться, обнажая ряд оскаленных, потемневших зубов. – Почто обитель оставила? Али тебя, такую молодую, пустили одну на храм собирать? Аль на месте засиделась да сама ушла – белы ножки поразмять?

– Чур меня, беглая! – Арина начинает зачерпывать грязь вперемешку с разбросанными медными деньгами и швырять ее пригоршнями в помертвевшую от ужаса Дашу. – На, на тебе, окаянная! Ваничка, вели ее конями затоптать – она змееныша во чреве носит!

На миг Даша перестает видеть и слышать, ее как будто глухой стеной отрезает от мира. Ей кажется, что она умирает, но нет – цвета и звуки возвращаются, она снова сидит на паперти с Ариной, кругом опричники, над нею – царь.

– Чего для-ради ты пострижена была, пошлая девка? – Царь продолжает свою нравоучительную речь, будто не слышав обличений Арины. Только голос его начинает все чаще вздрагивать и тишина вокруг становится совсем уж могильной. – Для того чтобы, Бога любя, плоть свою умертвить, от людей уйти, от наслаждений удалиться! Я тебя навек в святой обители оставил, а где нахожу?

– Ваничка, Ваничка, кинь девку медведю – он будет ей жених! – кричит Арина. В толпе украдкой переглядываются – никогда еще юродивая никого не обличала перед царем. Даже тот видимо озадачен и бросает на Арину недоверчивый взгляд.

– Говори, – царь ударяет посохом в землю, брызги грязи летят в лицо Даше. – Брюхата?!

– А брюхата, батюшка, брюхата! – радостно отвечает за Дашу Арина и вдруг, набросившись на нее, одним движением невероятно сильных рук разрывает на ней платье – от ворота до подола. – Как же ей не быть брюхатой после твоих-то молодцев?! Глянь-ко, Ваничка, на пирог с начинкой! Твои поварята начиняли, так что ж с нее спрашиваешь?