Око Озириса - Ричард Остин Фримен

Дверь захлопнулась, и я остался один на улице, над которой кружились желтоватые завитки тумана. Когда я вошел в дом Хорнби, было еще светло и ясно, а теперь небо потонуло в бледной серости, свет быстро угасал, здания в тусклых, призрачных сумерках казались вдвое ниже, чем наяву. Я энергично зашагал по тротуару, пытаясь на ходу обдумывать создавшееся положение. Мой взбудораженный мозг плохо подчинялся мне, и я с трудом заставлял себя сосредоточиться на тех вопросах, которые касались меня лично, а также перспектив расследования дела об ограблении.

Прежде всего, я спросил себя: какие отношения сложились между мной и Джульет Гибсон? Каково мое положение? Что до девушки, с ней все понятно: она влюблена в Рубена Хорнби. А в чем заключается моя роль? Кто я такой? Джульет считает меня хорошим другом, потому что я – его друг. Но ценен ли я для нее сам по себе? От меня не укрылось, что я начал вызывать у нее интерес, не суливший для моего душевного равновесия ничего хорошего. Но разве я мог сопротивляться? Я еще никогда не встречал леди, которая так всеобъемлюще воплощала бы мой идеал женщины. К чему кривить душой? Мисс Гибсон очаровала, обворожила меня. Ее внутренняя сила, чувство собственного достоинства, женственная мягкость в сочетании с твердостью характера, не говоря уже о красоте и уме, снабдили ее всем необходимым, чтобы покорить, всецело подчинить меня. Я попал в сети ее обаяния, однако прекрасно понимал: придет время, и мисс Гибсон перестанет нуждаться во мне, и тогда мне придется вырвать ее из своего сердца, что наверняка причинит сильную боль.

Поступал ли я как человек чести? Сам себе я ответил «да», ибо добросовестно выполнял свой долг и едва ли мог действовать лучше. Вдобавок я не рисковал ничьим счастьем, кроме своего собственного, а человек вправе поступать с ним так, как хочет. Нет, даже доктор Торндайк с его проницательностью не упрекнул бы меня в каких-либо корыстных намерениях.

Если относительно мисс Гибсон все более-менее вставало на свои места, то с Рубеном Хорнби я совсем запутался. Торндайк надеялся спасти его и вызволить из тюрьмы, но как? В чем заключалась тайная теория моего ученого друга? Всю дорогу, продираясь сквозь сгущавшийся туман, я мучительно размышлял об этом, пропуская свои мысли сквозь фильтр вновь открывшихся обстоятельств, но в голове у меня царил полнейший сумбур. В сейфе нашли красный отпечаток большого пальца, – рассуждал я, стараясь пока отвлечься от всего прочего. – Что это означает? Только одно: неопровержимую улику, свидетельство того, что кражу совершил Рубен Хорнби, потому что отпечаток принадлежит ему. Для меня это было так же очевидно, как и для судьи магистрата, и для специалистов Скотланд-Ярда – в общем, для всех, кроме Торндайка. Я заставил себя вновь просеять все вероятные версии преступления, и внезапно меня осенила мысль, которая еще совсем недавно показалась бы мне неприемлемой.

Что, если алмазы украл сам Джон Хорнби? Уолтер сказал, что дела его дядюшки в последнее время шли плоховато, его предприятию грозит крах, и тучи сгущались с каждым днем. Отпечаток пальца найден на листке, который Джон Хорнби якобы вырвал из своей записной книжки. Но кто видел, как он вырывал его? Кто подтвердит этот факт? Он базируется только на словах владельца сейфа. Вдруг отпечаток оставлен Рубеном еще давно, случайно и совсем при иных обстоятельствах, но юноша об этом забыл, не заметил, не придал значения? Мистер Хорнби ведь наверняка видел пальцеграф с отпечатками Рубена и других знакомых своей жены и сообразил, насколько эти оттиски важны для установления личности. Он мог на всякий случай припрятать лист бумаги с отпечатком Рубена, а когда решился на кражу – поставить на листе дату и положить его в сейф, чтобы отвести от себя подозрения. Все эти манипуляции я считал отвратительными и несовместимыми с кодексом чести, а Джон Хорнби, по крайней мере внешне, внушал мне доверие и казался порядочным. И все-таки полностью отвергать свою версию я не стал, учитывая, что порой безвыходное положение толкает людей на мерзкие поступки.

Я был так возбужден и воодушевлен своей прозорливостью, что чуть не уверовал, будто раскрыл преступление, и мечтал поскорее добраться до дома, чтобы поделиться с Торндайком своими догадками и увидеть, какое впечатление они на него произведут. Но когда я достиг центра города, туман стал таким плотным, что мне пришлось переключить все свое внимание на дорогу, чтобы не попасть под лошадь; странный, обманчивый вид, который туман придавал знакомым объектам, и исчезновение ориентиров сделали мое продвижение столь медленным, что лишь после шести часов я наконец спустился по Миддл-Темпл-лейн и через Краун-Оффис-роу добрался до квартиры своего коллеги. У парадной двери я заметил Полтона, который тревожно вглядывался в толщу желтоватых испарений.

– Доктор задерживается, сэр, – обронил он. – Все из-за тумана. Он, наверное, слишком густой.

Замечу попутно, что Полтон называл своего хозяина доктором, причисляя его, таким образом, к высшему рангу разумных созданий. Для обозначения прочих, невысоко оцениваемых им существ он употреблял их фамилии, порой даже не прибегая к слову «мистер» и ограничиваясь суховатым «сэр».

– Да, вы правы, – кивнул я. – На Стрэнде туман ужасный.

Я мечтал поскорее зайти в квартиру в предвкушении отдыха и наслаждения домашним уютом после скитаний по мрачным лондонским улицам. Бросив еще один напряженный взгляд в темноту, Полтон последовал за мной.

– Подать чаю, сэр? – спросил он, отпирая внутреннюю дверь, хотя теперь у меня был свой ключ. Я кивнул, и он с рассеянным видом принялся хлопотать на кухне. – Доктор обещал быть в пять, – сказал он, ставя на стол поднос с чайником и чашкой.

– Увы, – ответил я, – мне жаль, что придется пить чай без него.

– Доктор – замечательно пунктуальный человек, сэр, – заявил Полтон. – Как правило, он действует с точностью до минуты.

– Но лондонский туман – объективная причина для опоздания, – возразил я, потому что хотел остаться один и спокойно обдумать дела, а суетливость Полтона, особенно когда он выполнял обязанности горничной, раздражала меня.

Очевидно, он прочел мои мысли и уловил мое душевное состояние, ибо моментально покинул дом и выскочил на порог высматривать доктора. Минут через пять он вернулся забрать чайный прибор, а чуть позже, задремав в кресле, я услышал, как он снует туда-сюда, то поднимаясь, то спускаясь по лестнице, и мне, глядя на него, тоже стало тревожно.

Часы на башне Темпла пробили четверть седьмого, «коллега» с каминной полки в квартире моего друга негромко поддержал своего большого собрата, а доктора Торндайка все не было. Я задумался, впервые заподозрив неладное, ведь доктор и впрямь воплощал собой пунктуальность, более того, в его профессии неаккуратность обходилась слишком дорого. Где же он? Я сгорал от нетерпения выложить ему все свои новости и догадки, но вместо этого видел лишь Полтона, который метался по дому, с каждой минутой усиливая общую нервозность. Мне уже было не до отдыха, я поднялся из кресла и взглянул в окно на фонарь внизу, мерцавший сквозь туман красноватым светом, потом, распахнув дверь, вышел на лестничную площадку и прислушался.