Око Озириса - Ричард Остин Фримен

– Вы весьма пунктуальны, мисс Гибсон, – похвалил я ее, – еще нет и половины второго.

– Да, я хочу провести с Рубеном больше времени – столько, сколько позволительно, но при этом не мешать вашему с ним общению.

Я придирчиво оглядел свою собеседницу и тотчас заметил, что она разоделась с особой тщательностью и выглядела чересчур утонченно. Меня это не удивило, и ее наряд мне понравился, но я расстроился, потому что, во-первых, все это предназначалось не для меня, а во-вторых, я понимал, что в обстановке захудалой тюрьмы, о которой я знал не понаслышке, ибо временно состоял там сотрудником медицинской службы, такой лоск неуместен.

– Мисс Гибсон, – деликатно начал я, – считаю своей обязанностью снова спросить: вы уверены, что ваш визит в тюрьму целесообразен?

– Да, и не отговаривайте меня, это абсолютно бесполезно, – твердо заявила она, – хотя я понимаю мотив, побуждающий вас поступать именно так.

– Ладно, – кивнул я, – если вы столь непоколебимы, считаю долгом подготовить вас к суровому испытанию. Боюсь, оно вас шокирует.

– Не пугайте меня, – нахмурилась она. – Неужели все так плохо? Спокойно расскажите мне, чего опасаться и на что обратить внимание.

– В первую очередь, – сурово промолвил я, – помните, что мы едем в тюрьму, а не на бал в высший свет Лондона. Рубен Хорнби, невиновный юноша, благородный и уважаемый джентльмен, здесь редчайшее исключение. Обычные обитатели Холлоуэя – арестанты, которые несут заслуженное наказание: мужчины – профессиональные бандиты, в том числе убийцы, женщины – либо воровки, либо пособницы разбойников, либо утратившие человеческий облик алкоголички. Большинство из них сидят здесь подолгу, многие – всю жизнь; для них оказаться в тюрьме, как для путешественника – в отеле: так они странствуют по житейскому морю. При этом у каждого из них свой характер, как правило, отвратительный; все они чего-то требуют от начальства: например, снотворного, дабы успокоить расшатанные нервы, или круглосуточного электрического освещения в камере, чтобы не пугаться ночных кошмаров, которым они подвержены. Близкие и друзья, которые их навещают, – люди преимущественно того же сорта, то есть отбросы трущоб; неудивительно, что порядки в тюрьме заведены в расчете на этот контингент. Невиновный Рубен Хорнби в таком окружении – величина незначительная, и правила тюрьмы не рассчитаны ни на него, ни на его посетителей, даже на очаровательных леди.

– Нас не поведут в камеру к Рубену? – с опаской спросила мисс Гибсон и поежилась, как от холода.

– Бог с вами! Нет! – честно признался я, но решил во что бы то ни стало убедить девушку отказаться от поездки. – Я опишу вам одну сцену, какую видел своими глазами. На меня она произвела удручающее впечатление, но судить вам. Я тогда служил тюремным врачом в центральных графствах. Однажды, совершая утренний обход, я двигался по коридору, как вдруг услышал приглушенный гул с другой стороны стены. «Что за шум?» – спросил я сопровождавшего меня тюремщика. «Арестанты свиделись со своими родными, сэр, – объяснил он. – Хотите взглянуть?» Он отпер дверь, и отдаленный звук превратился в рокочущий рев. Я оказался зажат в узком проходе, на другом конце находился тюремщик, а по бокам – многочисленные клетки с крепкими решетками. Первый ряд – для заключенных, другой – для посетителей; в каждой клетке я различил лица и руки, все в беспрестанном мелькании: лица что-то выкрикивали и гримасничали, руки жестикулировали и хватались за прутья. Шум стоял такой оглушающий, что невозможно было услышать ни одного голоса, хотя каждый арестант орал и визжал из последних сил, пытаясь перекрыть всеобщий грохот. Кошмарные звуки слились в одну жуткую фантасмагорию, и мне стало казаться, будто дикие вопли исходят не от людей, а откуда-то сверху или снаружи. Каждое из лиц – в основном безобразных, с клеймом порока – гримасничало, кривило рот, щелкало челюстями и метало глазами искры в сторону тех, кто стоял в клетке напротив. Я, человек не робкого десятка, впал в панику, ощутив себя в самом натуральном обезьяннике, какие устраивают в зоосадах. Я боялся, что меня заставят идти по проходу и раздавать этим зверям в человеческом обличье орехи или кусочки хлеба, и тогда неистовая толпа вырвет решетки, хлынет на меня и растерзает в клочья.

– Гадкая картина, – поморщилась мисс Гибсон. – Нас тоже засунут в одну из клеток вместе с другими посетителями?

– Нет, каждая клетка поделена на ряд небольших пронумерованных боксов. Заключенного запирают в одном из них, а посетителя размещают напротив. Таким образом, они видят друг друга и разговаривают, но передачи запрещены: это необходимая мера предосторожности, о чем едва ли нужно упоминать.

– Вы меня огорчили, – вздохнула мисс Гибсон. – Для порядочных людей, случайно или по недоразумению оказавшихся в тюрьме, такие порядки неприемлемы. Тюремные власти обязаны проводить различия между заключенными.

– Мисс Гибсон, – предпринял я последнюю попытку, – почему бы вам не вернуться домой, поручив мне передать послание для Рубена? Он все поймет и даже поблагодарит меня за то, что я вас отговорил.

– Нет, – покачала она головой. – Хоть тюрьма и омерзительна, сворачивать с выбранного пути я не стану. Нельзя, чтобы Рубен подумал, будто друзья отвернулись от него из-за какого-то пустячного беспокойства. Что там за здание впереди?

Мы как раз сворачивали с Каледониэн-роуд на пригородную улицу, в конце которой возвышалось нечто вроде замка.

– Это и есть тюрьма, – пояснил я. – Сейчас мы видим ее с самого выгодного ракурса, но если посмотреть на нее сзади или изнутри, она покажется очень мрачной.

Больше мы не обменялись ни словом, пока кэбмен не высадил нас перед огромными металлическими воротами. Велев ему подождать, я нажал кнопку звонка. Тюремщик выглянул в зарешеченное окошко, быстро захлопнул его, лязгнул засовом и впустил нас на крытый двор, в противоположном конце которого высились вторые ворота; оттуда сквозь прутья виднелись внутренний двор и вход в тюрьму. Пока совершались необходимые формальности, стало понятно, что мы здесь далеко не одни, – на свидание с арестантами явилась пестрая толпа родственников и знакомых. Мисс Гибсон наблюдала за ними с любопытством и испугом, который изо всех сил пыталась скрыть. Многие посетители производили неприятное впечатление: угрюмо молчали, отворачиваясь; женщины плакали; иные жаловались на несправедливость, махали руками и, брызгая слюной, что-то доказывали своим собеседникам; лишь некоторые сдерживали эмоции, скромно улыбались и даже пытались шутить.

Наконец массивные железные ворота распахнулись, и в сопровождении тюремщиков вся наша группа проследовала в так называемое крыло. Пока мы шли, я не отрывал глаз от Джульет, которая вздрагивала всем телом каждый раз, когда очередная дверь отворялась, пропускала нас вперед и, едва мы проходили, с грохотом захлопывалась.

– Мисс Гибсон, – шепнул я девушке, когда мы приблизились к цели, – можно я повидаюсь с Рубеном первым? Мне нужно сказать ему кое-что важное, я не заставлю вас долго ждать.

– Почему вы за меня так переживаете? – спросила она с тенью подозрительности.