Наследник Тавриды - Ольга Игоревна Елисеева

Каролина с достоинством кивнула.

— Нам известно, что государь недоволен Воронцовым. В Одессе под его крылом слишком много вольномыслящих. Мы своими донесениями укрепили этот взгляд. Скандал, вызванный дуэлью, подорвет репутацию наместника. Следующий шаг за императором…

Но следующий шаг оказался за Пушкиным. Вдруг из угла, где он стоял, окруженный молодыми людьми, раздался взрыв хохота.

— Господа! — провозгласил один и них. — Надпись к портрету Воронцова. Просим, Александр Сергеевич.

Поэт смутился.

— Я лишь сказал экспромтом… Не знаю, получится ли вновь?

— Я запомнил, — подал голос бывший адъютант Ланжерона Мейер. — Как же там? Ах, вот. — Он картинно сложил руки и повернул голову, подражая позе графа на полотне:

Полу-герой, полу-невежда,

Полу-милорд, полу-купец,

Полу-подлец, но есть надежда,

Что будет полным наконец.

Гробовое молчание воцарилось в зале. Потом послышались жидкие хлопки. Тут же смолкшие. На лице у хозяина дома отразилась растерянность.

— Кажется, ваш друг все-таки перегнул палку, — шепотом сказала Собаньская на ухо кавалеру.

11 июля 1824 года. Санкт-Петербург.

Участь Пушкина была решена.

Сидя в светлом Мраморном кабинете, император скупо ронял слова, точно отливал свинцовые пули.

— Дорогой Карл Васильевич, разве не для того мы перевели этого юношу в Одессу под надзор графа Воронцова, чтобы его нравственность была должным образом защищена?

Министр иностранных дел Нессельроде не склонялся перед государем, а изо всех сил тянулся на носках. При малом росте он и сидящему монарху с трудом заглядывал в лицо.

— Что же мы видим теперь? — продолжал Александр Павлович, разворачивая поданную бумажку. — Ссыльный имеет возможность отправлять письма с оказией, а не по почте, как ему предписано. В Ришельевской же гимназии свили гнездо атеисты. Вы можете объяснить, куда смотрит наместник?

Будучи занят иностранными делами, Карл Васильевич справедливо полагал, что контроль за генерал-губернаторами — не его компетенция. С другой стороны, он был женат на дочери прежнего министра финансов Гурьева, сестре одесского градоначальника, и по семейным обстоятельствам не питал к Воронцову симпатии.

На столе перед императором стояла малахитовая чернильница, о которую государь раздраженно стукнул пером.

— Изволите видеть, с этим посланием Александр Тургенев носился по всей Москве! А полиция заметила, только когда безбожные каракули подсунули ей под нос.

— Ваше величество. — На сей раз Нессельроде поклонился. — Господин Пушкин подал прошение об отставке. Со своей стороны, граф Воронцов дважды в письмах советовал мне приискать для ссыльного иное место пребывания. Какова будет высочайшая воля?

Александр задумался. Ему бы хотелось оставить в боку у генерал-губернатора занозу. Пушкин удобен. На него можно сердиться. К тому же он, как магнит, притягивает недовольных. Наблюдая за ним, увидишь многое. Однако… полиция слепа. А Воронцов хитер и всегда выкрутится. Следовало действовать так, чтобы оба получили по заслугам. Здесь императору не было равных.

— Карл Васильевич, — молвил он, — я считаю нужным отставить коллежского секретаря Пушкина от службы за неприличное поведение. Вместе с тем, мне кажется, невозможным совсем бросить его без присмотра. Надо удалить ссыльного в имение родителей в Псковскую губернию под надзор местного начальства.

После этих слов Александр Павлович надолго замолчал и принялся вертеть изящный подсвечник-марикаль с овальным экраном, на котором красовалась картинка фермы в Павловске.

— Не нужно, чтобы в свете знали, что мы отправляем Пушкина в отставку по его собственной просьбе, — наконец произнес император с некоторой щекотливостью в голосе. Она-то и должна была помочь министру понять, что сейчас говорится самое главное. — Также будет лишним упоминание об этом письме как о причине ссылки сочинителя под Псков. Единственный повод — прошение графа Воронцова.

Москва.

Злополучное письмо, из-за которого разгорелся сыр-бор, имело самое невинное содержание. И если бы Александр Тургенев, прочтя, положил его в стол, ничего бы не случилось. Но дудки! Как не поделиться со всей Москвой новостями о Пушкине? «Беру уроки чистого афеизма, — гласило послание. — Здесь профессор гимназии старик-англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я встретил. Он исписал тысячу листов, уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как иногда думают».

Неудивительно, что после десятой гостиной, где дамы ахали, а мужчины хмурились, эпистола заинтересовала полицию. Тургенев и сам не знал, как так вышло. Он подвел Сверчка. По легкомыслию или с умыслом, теперь все равно.

Неожиданно в самом выгодном положении очутился Вяземский. Его предисловие к «Фонтану» наделало шума, разом превратив далекого поэта во флаг нового направления, а близкого критика — в начальника штаба при гениальном, но сумасбродном полководце. На одном из вечеров к князю Петру подвели застенчивого юношу в долгополом поповском сюртуке.

— Николай Полевой. Писал статьи для «Вестника Европы». Ушел от них. Скучно. Не знают, что публике надо. Хочу затеять журнал. Не желаете ли вместе? Прибыль пополам.

Вяземский чуть не рассмеялся. Простота хуже воровства! Но вдруг задумался: а может, так и надо? Сколько они в «Арзамасе» кричали о журнале! И где он? Все-то лень. Все-то кто-нибудь другой.

— Нынче печатная продукция дает не меньше ситцевой фабрики, — наседал Полевой. — Надо только с умом. Номер раз в две недели. Натащить туда разного. И поэзии, и европейских событий, и дамских мод. Писать уверенно, хлестко. С язвинкой. Читатель это любит. Как вам название «Телеграф»? Годится?

Вяземский не успевал отвечать.

— Нужны толковые авторы. Корреспонденция. Беретесь устроить? Я все посчитал. Будет приносить тысяч двадцать ежегодно. Я организую проход через цензуру, бумагу, печать, распространение. Вы — материалы. Начальный капитал у меня есть. Нет ваших связей.

Этот напористый, смышленый мужичок совсем сбил князя с толку. Он говорил о ценах, о закупках бумажного тряпья по дешевке. О том, что зазнайки Рылеев, Бестужев, Кюхельбекер, Одоевский и Дельвиг примут журнал в штыки. Но «Телеграф» всем покажут европейский стиль и покрой! А Вяземский думал: вот и орган романтизма. Есть классик. Есть критик. Есть журнал.

Хорошо или плохо, что Сверчок еще в ссылке? Пока можно говорить от его имени. А когда вернется, все испортит. Но чертовски нужны стихи!

Одесса.

— Донос на человека сосланного есть последняя степень подлости! — Пушкин стоял перед княгиней Вяземской, пылая от негодования. — Вы знаете, что Воронцов просил Нессельроде убрать меня из Одессы? Теперь, когда моя отставка вот-вот состоится, я защищен. Но каков мерзавец!