Позывной: «Москаль». Наш человек – лучший ас Сталина - Валерий Большаков

– С круга прикройте! «Маленькие», это и к вам относится.

– Прикроем.

Шестерка «Илов» атаковала самолеты, стоявшие на старте. Два «Мессера» один за другим опрокинулись, мигом превращаясь в груды обломков. Вторая пара столкнулась на взлете и, пылая, врезалась в строй бомбардировщиков. Вспыхнуло несколько «Хейнкелей».

Меткие бомбы подорвали склад боеприпасов – огонь хлынул волной вкруговую. Картинка!

С востока приближались пять «лаптежников» – отбомбившись, «Ю-87» торопились в «конюшню», а тут такая встреча. «Лапотники» выстроились в «круг», то скрываясь в облаках, то выныривая.

– «Маленькие»! «Худые» со стороны солнца! Они – ваши.

– А «лапти» видишь?

– Я ими сейчас подзаймусь!

– Смотри…

– Порядок!

«Кикимора» набрал высоту, выпустил шасси, чтобы походить на «Ю-87» – и нырнул в облака.

Подкрался и вынырнул, пристраиваясь в хвост «лаптежнику».

Короткой очередью сбил немца и скрылся в облаках. Фрицы ничего, наверное, и не поняли, а Саша снова явился по их души – пристроился сзади очередного «лаптя».

Очередь. Готов. Так и вогнал в землю все пять «Юнкерсов».

Но и один из «Илов» тоже не удержался в небе – налетел на развесистую «гроздь» разрывов и заскользил к земле.

Жилин ясно увидел, как «горбатый» подвернул в падении.

– Прощайте! – донес эфир, и штурмовик врезался в «Юнкерс», задевая и рядом стоявший бомбер.

– Леха-а! С-суки! Я ж вас… Рвать буду, суки такие!

Иван сжал зубы, продолжая набирать высоту. За борт он даже не смотрел, знал, что эскадрилья знает свой маневр. «Мессершмитты» были рядом. Немцев, видно, тоже переполняли эмоции – трассеры заплелись издалека, чуть ли не с полукилометра.

Перевалив «горку», Жилин понесся вниз, бросая взгляд на «МиГ» с номером «12» – его пилотировал «Жила».

Иван усмехнулся.

Он так для себя и не решил, как ему обращаться к…

Вот именно. К кому? К Ивану Жилину? Так это он сам и есть – Иван Жилин! А этот, молодой, который летает на истребителе с двенадцатым номером, – тоже он?

Раздвоение личности…

А если «Жилу» убьют, он тоже исчезнет? Ведь не будет уже того «участника ВОВ», который с президентом принимал Парад Победы, и ничье сознание не переселится в Рычагова.

Как все запутано…

Ладно, вялотекущими шизофрениями позже заниматься будем.

– Я – «Москаль». Атакуем!

Все утро Кузьмич, погоняя запаренных техников, менял на жилинском «МиГе» мотор – ресурс, весьма скромный, был выработан. Новый, заботливо перебранный и прощупанный двигатель обещал добавить километры к скорости, но время, время!

Поэтому на очередную штурмовку вылетела четверка из 2-й эскадрильи и четверка Баукова. Жилин замотался, мечась по аэродрому, описывая треугольник КП – ПАРМ – стоянка.

Когда самолеты вернулись с задания, Иван колдовал над пулеметом БС и не сразу заметил убыль.

– Ни хрена себе… – протянул Кузьмич, и лишь тогда Жилин выглянул из-под крыла, где возился с «Березиным», возлежавшим на чистом брезенте.

Выглянул – и похолодел.

Самолеты были прострочены вдоль и поперек. Не было понятно, как они вообще смогли долететь. Но главное – убыль.

При первом взгляде Ивану показалось, что вернулось только три самолета из четырех. Заметив в кабине понурого Аганина, он быстро приблизился и крикнул:

– Игорь где? Боря, слышишь? Где «Хмара»?

Аганин посмотрел на него – и заплакал.

Это было страшно: сурового вида мужик с простым, обветренным лицом, плакал, кривя лицо и жмуря глаза, словно слезы жгли их.

У Жилина опустились руки.

С самого начала войны он терял товарищей. Именно товарищей. Иван не позволял себе привязываться, поскольку хоронить друга – это горе.

Лучше держаться ото всех на расстоянии, отдалять людей, и тогда неизбежные на войне потери не принесут тебе сильную боль, не проходящую с годами.

Но с Литвиновым этот фокус не удался – Игорь был слишком открытым человеком, веселым и жизнерадостным – как ты его отдалишь? Все пилоты эскадрильи были комэску товарищами, но Литвинов как-то просто и естественно стал ему другом.

Любой прикроет его и не бросит – на том и стоит фронтовое братство, но Игорь… Только с ним Жилин мог говорить о поэзии, читать наизусть любимого Пушкина, Цветаеву и Гумилева.

«Хмара» все понимал, и даже показывал свои собственные «вирши», как он их называл.

Неоконченные, словно вырванные из текста, они не поражали особым талантом, но что-то в них было.

Не ловил журавлей я,

В рук синицы не брал.

Ничего не имея,

Ничего не терял.

Год за годом менял

Времена временами,

Не седлая коня,

Я звенел стременами…

Стихотворение называлось «Итоги». Жилину малость резало слух это вот «в рук», но он не цеплялся. А больше всего ему нравилась концовка:

Ничего не добился,

Ничего не добыл,

Только дважды влюбился,

Только раз полюбил…

…Иван отстраненно смотрел на Баукова, на Аганина, слушал, как они рассказывали про две шестерки «Мессеров», и кивал.

Он все понимал, и ребятам нечего было перед ним оправдываться. На войне как на войне.

А в голове безостановочно крутились «вирши» Литвинова:

Любой костер когда-нибудь погаснет.

Любовь не может длиться без конца —

Остынет страсти пыл, и призрак счастья

Дымком забвенья вьется у лица…

Видать, посетила влюбчивого Игореху несчастная «лямур», вот и излился. Дымок забвенья…

Неожиданно Жилин будто прозрел – из боя не вернулись два самолета! Он встряхнулся.

– …«Хмара» его сбил, – продолжал бубнить Бауков, – а ведомый почти в упор по кабине, только осколки брызнули. «Жила» так из пике и не вышел – забурился в землю на всей скорости…

– Далеко это случилось? – спросил Иван деревянным голосом.

– Прямо на линии фронта, оба – возле наших позиций. Я видел сверху, как пехота бежала, а толку? От Игорехи головешка осталась, а Ванька… Сам знаешь, командир, как оно бывает, если сверзиться с трех тысяч, да со всей дури об землю.

– Знаю, – выдавил Жилин. – Просто, думаю, как бы ребят схоронить по-человечески.

Хлопнув расстроенного Баукова по плечу, он приказал отдыхать, а сам пошагал к КП.