Человек, который съел "Боинг-747" - Бен Шервуд

На углу Центральной и Четвертой улиц он остановился и осторожно прикоснулся к носу. Было больно, но эту боль Джей-Джей считал вполне заслуженной. Она была наказанием за те страдания и мучения, которые он причинил другим людям.

В его голове вдруг послышался голос отца: «Иди по жизни прямо, сынок. Выбери себе дорогу и с нее не сворачивай. Не прыгай из стороны в сторону. Держись своей полосы». Впервые в жизни он ослушался отцовского завета и, съехав со своей полосы, тотчас же стал виновником серьезной аварии, в которую из-за него попали сразу несколько машин. Ну как, как получилось, что, сам того не желая, он сумел безнадежно все испортить?

Простит ли он себя когда-нибудь, сможет ли искупить свою вину?

Настало время уезжать из этого захолустья, из этого забытого богом места, где небо чаще бывает серым, чем голубым, и где дуют сильные, сбивающие с ног ветры. Джей-Джей окинул взглядом так внезапно опустевшую главную улицу. Все флаги и рекламные растяжки были уже сняты, сувенирные прилавки убраны с тротуаров. На какое-то мгновение Супериор ощутил себя большим и знаменитым городом, но теперь все возвращалось обратно, к привычной, неторопливой жизни. Все было как раньше — и все же неуловимо изменилось.

Уолли проснулся еще до первых петухов. Наскоро надев комбинезон, он сразу направился к своему амбару. Он не стал тратить время на то, чтобы разглядывать вытоптанное поле вокруг фермы. По правде говоря, он был даже рад тому, что все эти павильоны и палатки наконец разобрали и что больше никто не следит за каждым его шагом. «От этих журналистов все равно одни неприятности, — подумал он. — Только пачкают все». Вспоминать о них, да и вообще оглядываться назад у Уолли не было ни времени, ни желания.

Ему предстояла серьезная работа.

Все утро он потратил на то, чтобы внимательно осмотреть, смазать и отрегулировать свой самодельный измельчитель. Кое-что пришлось подтянуть, некоторые ремни изрядно износились, и их давно следовало заменить. «Нельзя так к машине относиться, — мысленно корил себя Уолли. — Она сама хоть и железная, но и работа ей досталась, прямо скажем, нелегкая». До сих пор она ни разу его не подвела, послушно перемалывая кусок за куском фюзеляж и внутреннее оборудование «боинга». Настало время подлечить ее, привести механизм в порядок.

Покончив с регулировкой и ремонтными работами, Уолли любовно протер машину, вытряхнул все опилки и стер пыль с вентиляторов системы охлаждения. «Вот он, труд во имя любви в чистом виде, — размышлял он. — Рекорд как таковой мне никогда не был нужен. Я ведь чего хотел: показать Вилле, что ради нее я готов на все. Значит, для меня ничего не изменилось, и я буду продолжать то, что начал».

Еще мальчишкой он как-то раз съездил с отцом на футбольный матч, проходивший на стадионе «Мемориал» в Линкольне. Ему на всю жизнь запомнилась выгравированная на камне над четвертой трибуной надпись: «Не победа, а участие, не гол, а игра. Слава обретается в деяниях». Вот они, те слова, которые настраивали его на борьбу — долгую и упорную.

Рекорд — ничто, любовь — всё.

Наконец Уолли осталось только заменить свечи и фильтры — и работы по обслуживанию дробильной машины можно было считать законченными. К этому времени солнце стояло уже высоко, и в амбаре было невыносимо жарко. Арф, высунув язык, спрятался в тени и наблюдал за тем, как хозяин направляется к уцелевшей секции «боинга» — к вертикальным и горизонтальным стабилизаторам. Да, от самолета к этому времени оставался только хвостовой киль с оперением. Эта конструкция была для удобства демонтажа обнесена строительными лесами. Уолли вскарабкался на верхнюю площадку и начал отпиливать очередной кусок рулевой плоскости. Следом за рулем своей очереди дожидались двойные цилиндры гидравлических приводов. «Если бы эти журналисты меня не отвлекали, — подумал Уолли, — я бы уже доедал последние крошки. Ну ничего — все равно осталось совсем немного».

Что бы о нем ни говорили и ни думали, как бы ни пытались его осмеять или обидеть, — никто на свете не способен повторить то, что сделал он.

Свой самолет он доест — во что бы то ни стало.

_____

Джей-Джей нашел ее у реки. Вилла сидела на поросшем мхом стволе дерева, рухнувшего со склона в воду. Услышав его шаги, она оглянулась и явно не на шутку удивилась.

— Ну вот… Хотел повидаться с тобой перед отъездом.

— Как ты нашел меня? — спросила она.

— Айола тебя выдала. Но ты не сердись: мне пришлось серьезно потрудиться, чтобы ее разговорить. — С этими словами Джей-Джей попытался улыбнуться, что получилось не слишком хорошо: половина лица у него была скрыта широкой повязкой. — Страшный я сейчас, наверное. Но надеюсь, это не помешает нам поговорить.

— Нам с тобой больше не о чем говорить.

— А мне кажется, мы еще не все сказали друг другу. Подсесть к тебе можно?

Вилла пожала плечами и отвернулась. Джей-Джей сел на поваленный ствол. На Вилле были те же шорты и та же футболка, что и с утра. Туфли она оставила на берегу и теперь болтала босыми ногами в воде. Ее глаза покраснели от слез.

— Зря ты сюда пришел, — сказала она. — Если пожалеть меня — то можешь не беспокоиться: у меня все будет в порядке. Давай просто забудем все, что между нами было.

— Забыть? — переспросил он. — Боюсь, у меня не получится. Я, конечно, очень виноват перед тобой… Виноват за все, что случилось.

В первый раз за время разговора Вилла посмотрела в его сторону и сказала:

— Знаешь, похоже, что виноваты мы оба. Я тоже чего-то недосмотрела, во что-то напрасно поверила. За ошибки приходится расплачиваться. Если честно, я ведь всерьез решила, будто мы влюбились друг в друга.

Она наклонилась, подняла со дна ручья камешек и попыталась запустить его плашмя над водой: «блинчики» не получились, камень сразу же пошел ко дну. Вторая попытка тоже оказалась не слишком удачной.

— Рекорд — тридцать восемь «блинчиков», — сообщил Джей-Джей. — Установлен в Уимберли, в Техасе. Это было…

Вилла только махнула рукой. Джей-Джей понял, что лучше не продолжать разговор на эту тему.

Немного помолчав, Вилла сказала:

— Посмотрела я тут фотографии твоего Тадж-Махала. Мне покоя не давало, что ты в нем особенного нашел. Ну да, красиво, но ведь красивых мест на земле много. Потом я, кажется, поняла. Тебе нравится правильная, симметричная архитектура, единство стиля, упорядоченность пространства. Да, точно — симметрия и порядок.

— Может быть, ты права.

— Вот в этом-то и состоит разница между нами. Ты видишь мир неподвижным, а значит, воспринимаешь его поверхностно. Я же вижу не только это, а кое-что еще.

В ручей полетел очередной камешек.

— Тадж-Махал создан не тоннами мрамора, а любовью, — сказала Вилла. — Принц так любил принцессу, что после ее смерти построил для нее этот прекрасный мавзолей.