Рябиновый мед. Августина - Алина Знаменская

Не дождавшись девушки к чаю, барыня послала на ее поиски ключницу та и нашла на полу в холодной скрюченную от боли Асю. Поднялся переполох, послали за доктором. Слава Богу, Грачев оказался на операции, и на зов ключницы явилась Елена Павловна.

Женщина вошла, глянула на распластавшуюся свою помощницу, увидела явно обозначенный сквозь складки одежды живот и бесстрастно заявила:

— Да она у нас сейчас родит.

Елена Павловна отодвинула ошарашенных барыню и ключницу, подхватила роженицу и, на ходу отдавая распоряжения, повела ее в комнату. Сонную Марусю отправили за полотенцами, ключница побежала за водой. А барыня велела принести свое кресло в комнату роженицы и вознамерилась присутствовать на родах лично, дабы руководить своей бестолковой и нерасторопной прислугой. Судя по всему, Софью Аркадьевну не слишком поразил тот факт, что Августина оказалась на сносях, — пожилая женщина много чего повидала на своем веку. Но вот когда Елена Павловна стащила с Аси больничное платье и сняла медальон, который машинально передала Софье Аркадьевне, та вдруг затихла в своем кресле, склонилась над вещицей, и, когда подняла голову, лицо ее преобразилось — на нем читалось потрясение, которое она никому из присутствующих не объяснила.

Ася об этом не знала. Эти важные минуты своей жизни она переживала обособленно — не видя и не слыша ничего вокруг. Боль и короткие передышки, в которые она словно проваливалась в небытие. Снова боль, и она, стиснув зубы, пытается выполнить указания Елены Павловны. Кто заходил, выходил, кто был в комнате — ничего этого она не замечала. И когда под утро наконец Ася услышала настырный, словно обиженный крик младенца, она закрыла глаза и отвернулась к стене, совершенно обессиленная.

В это утро она не обнаружила пропажу медальона. Ей принесли завтрак, и она с аппетитом съела большой кусок теплого пшеничного хлеба с маслом и яйцо всмятку, выпила чаю с молоком. Вошла сияющая Маруся, держа, как куклу, тугой сверток с младенцем.

— Мальчик, — сказала она, словно хвастаясь.

Следом вошла ключница, как и внучка, сияя сдержанной радостью.

— Кормить пора. Молоко-то прибыло?

Ася неумело приложила ребенка к груди. Он потешно сосредоточился, напряг лобик и стал жадно тыкаться в поисках еды. Ася помогла, он больно уцепил сосок и жадно зачмокал. У мальчика были темные волосики, спускающиеся на лоб славным завитком, и серо-коричневые, как земля, глаза, которые он жмурил от удовольствия, чмокая.

— Ну, позовешь, коли что понадобится, — сказала Саввишна, не дождавшись от Аси ни слова. Маруся тоже ушла.

Ася любовалась сыном и находила, что он необыкновенно красив, когда в комнату вошла Софья Аркадьевна и, усевшись в свое кресло, как Асе показалось, стала ждать объяснений.

— Вы на меня сердитесь? — спросила Ася.

Софья Аркадьевна словно не расслышала вопроса. Она раскрыла на своей дрожащей руке какую-то вещицу и, протянув ее Асе, строго поинтересовалась:

— Откуда это у вас?

— Мне подарил отец. Я думаю, что это портрет моей матери.

Старушка помолчала, строго поджав губы.

— Теперь, Тина, вы расскажете мне о себе все, что вы помните. Это очень важно.

Ася рассказала о своем детстве, об отце, о рождественской открытке для Нинель. И пока она говорила, Софья Аркадьевна смотрела на нее и не перебивала. Смотрела она так, будто слушала глазами, — все Асино повествование отражалось на ее морщинистом породистом лице, а глаза словно искали чего-то еще, того, что за словами Аси видела эта старая женщина.

Когда Ася замолчала, Софья Аркадьевна некоторое время безмолвствовала, губы ее, сжатые в неровную линию, вздрагивали. Затем барыня поднялась и сказала:

— Я распоряжусь, чтобы для тебя и ребенка приготовили другую комнату.

Войдя в ту комнату, Ася сразу увидела портрет на стене. Это был портрет, в точности повторяющий медальон. Вернее, медальон был миниатюрной копией портрета. Теперь Ася точно знала — это ее мать. С замирающим сердцем она ходила по комнате, хранящей вещи ее матери. Вероятно, здесь все оставили так, как было при ней. На комоде стояли часы в тяжелой серебряной оправе и несколько фарфоровых статуэток — фигурки пастушек и пастушков. У окна было небольшое бюро с чернильницей. Ася живо представила, как, сидя за бюро, мать писала открытку той самой Нинель. Как же Асе остро захотелось узнать все о матери! Что она читала по вечерам, какие носила платья, о чем разговаривала с подругой, где любила гулять…

Но Маруся несла ей сына. Подошло время кормления.

Несколько дней после родов хозяйка имения не заходила к Асе. Та уже решила, что рождение ребенка — незаконнорожденного — положило пропасть между ней и строгой Софьей Аркадьевной. Но однажды, зайдя в комнату к ключнице, которая готовила ванну для малыша, увидела Софью Аркадьевну, склонившуюся над правнуком. Старушка внимательно наблюдала за барахтаньем освобожденного от пеленок младенца и покачивала головой. Увидев Асю, она выпрямилась и спросила:

— Как ты решила назвать сына?

— Юлианом.

— Это совершенно в духе твоей матери. Только она могла дать ребенку такое замысловатое имя — Августина. Вероятно, в знак того, что роман с твоим отцом у них развернулся как раз в августе, когда я выехала на воды…

— Расскажите мне о ней, Софья Аркадьевна!

— Я думаю, у нас впереди достаточно времени для этого, дитя мое… Теперь тебе нужно выкупать этого баловня.

Каждое утро Ася приходила в палату к Вознесенскому, чтобы принести ему горячий чай со сливками, свежий омлет и хлеб с маслом. Алексей шел на поправку.

Однажды, когда возвращалась из сортировочной, Ася застала его на крыльце — он курил.

— Вы курите! — Она покачала головой. — Разве можно?

— Это пустяки. Я здоров, и меня скоро отправят назад. Я хотел с вами поговорить, Ася.

— Как назад? Вам нельзя назад, — растерялась она. Таким нелепым и противоестественным представилось ей то, что человека, только что с трудом отвоеванного у смерти, вдруг вернут назад, в ее костлявые хищные лапы.

— В госпитале нет мест, и никто не станет держать здесь практически здорового человека. А на фронте не хватает людей.

— Бабушка… Я хотела сказать, хозяйка этого дома предлагала приготовить для вас комнату наверху. Я поговорю с доктором. Вам нельзя сейчас выписываться, Вознесенский. А если вы будете курить, то еще очень долго не выздоровеете.

— Так вы поговорите со мной?

— После того, как поговорю с доктором.

К вечеру Вознесенский перебрался в кабинет наверху. Там стоял огромный кожаный диван, огромный же письменный стол и во всю стену книжный шкаф, где под стеклом покоились Дарвин, Бокль, «Жизнь животных» Брема, полное собрание сочинений Белинского и целые полки «Современника» и «Отечественных записок». На стене над диваном было развешано оружие: морской палаш, кавалеристские сабли и несколько шпаг в кожаных потрескавшихся ножнах, эпохи Екатерины и Александра I.