Дни гнева, дни любви - Роксана Гедеон

У короля больше не оставалось выхода. Куда ни кинь, везде клин. Сопротивление вызывает ярость. Покорность – подозрения и ненависть. Как отнестись к надвигающейся войне? Если она будет удачной для Франции, Собранию уже не нужен будет король. Если же французы проиграют, снова козлом отпущения станет король: он виноват, он предал, он – главная причина поражения!

А к войне Собрание двигалось упорно. Мелкие детали дела не принимались во внимание. Что из того, что страна находится во взрывоопасном состоянии, не имеет дееспособной армии? Что из того, что из восьми тысяч офицеров шесть тысяч эмигрировали? Что из того, что солдаты голодны, раздеты, разуты, что у них нет фуража для лошадей и амуниции, что армия разделена на «патриотов» и «бывших», что дисциплины нет и в помине, а солдаты сами выбирают себе начальников, чтобы в случае неудовольствия тут же их свергнуть? Разве могли такие мелочи озадачить настоящих патриотов, сумевших разглядеть на горизонте истории победу Франции и ее светлое будущее в окружении братских свободных народов?

Этих новоявленных борцов за свободу и счастье всей Европы возглавлял некий Бриссо, а посему все они получили название бриссотинцев. Сам Бриссо, человек с авантюристическим прошлым, набирался политического опыта в Америке, но, похоже, так и не вывез оттуда ничего, кроме рваных локтей. В его биографии была и Бастилия, и писание грязных стишков, и взятки, полученные за особо громкие речи. В Тюильри он всем был ненавистен – смуглый, худощавый, невысокий, с длинными блестящими волосами и черной полоской под ногтями, с плечами, усыпанными перхотью, он был таким наглым, что король предпочитал избегать встреч с ним.

Осень 1791 года была тяжела не только в политическом отношении. В парижских лавках творилось нечто невообразимое. Хлеб подскочил в цене, мясо и рыбу можно было достать разве что после длинной очереди. Постепенно исчезали из лавок колониальные товары – сахар, чай, кофе, американские сигары, ром, цитрусовые. Беспорядки в Вест-Индии, творящиеся между рабами и белыми, давали о себе знать. Цены на самый необходимый продукт – сахар – поднимались настолько стремительно, что со дня на день можно было ожидать взрыва недовольства. Мошенники, скупающие колониальные товары и продающие их по спекулятивной цене, замечать этого не желали. Наступала эра банкиров и фабрикантов, судовладельцев и предприимчивых дельцов, всех этих Боскари, Паншо, Шолей и, конечно же, Клавьеров.

Отчаявшийся король напрасно пытался всех помирить и успокоить. Напрасно он носился с идеей созыва международного конгресса, призванного изменить положение во Франции. Напрасно пытался избежать гражданской войны, напрасно говорил, что лучше война внешняя, чем междоусобная. Да и что мог этот король, которому даже в лучшие времена не хватало ни хитрости, ни решительности?

После развода я превратилась в домоседку, только сейчас по достоинству оценив то, что еще имею дом. Я теперь даже помогала кухарке на кухне. Кто знает, что ожидает меня завтра? Мои дети лишились гувернантки, и я принялась учить их сама. Аврора уже прекрасно читала. По субботам и воскресеньям я водила ее на занятия к приходскому священнику отцу Мартену. Он давал ей уроки катехизиса. Я выбрала его по совету мадам Кампан, как неприсягнувшего священника. Его положение было шатким, но с Авророй он был терпелив и ласков, постепенно готовил ее к конфирмации, – я действительно была довольна, наблюдая их уроки. Мне вообще тогда казалось, что я становлюсь почтенной дамой, матерью семейства, не интересующейся уже ничем, кроме своих детей.

Жанно больше любил шалить, чем заниматься, и я на время оставила его в покое. Ему ведь шел еще только пятый год. Другое дело Шарло – он был старше, к тому же отличался усидчивостью и настойчивостью.

Маргарита очень болезненно восприняла то, что наше финансовое положение пошатнулось. Это было начало исполнения ее печальных пророчеств. Она все уши прожужжала мне тем, что мы должны поскорее уехать в Вену. Едва я немного отошла от тюрьмы, она принялась убеждать меня в необходимости перепроверить прислугу. Наученная горьким опытом, я согласилась, поручив эту заботу Маргарите, и из нашего дома пришлось удалиться многим особам, которые чем-то навлекли на себя ее подозрения. В особняке на площади Карусель остались лишь самые верные – Жак, Жюстина, Колетта, Дениза и Арсен со своей маленькой дочкой и, конечно, сама Маргарита.

Что касается Жоржа, то он давно уже оправился после своего ранения, полученного на Марсовом поле, и снова приступил к занятиям в военной академии. Он был уже в чине подпоручика артиллерии. Слухи о войне приобретали все более отчетливые формы, и Жорж с истинно юношеским запалом ожидал, что его вот-вот отправят на фронт. Его революционные воззрения меня поражали, впрочем, не меньше, чем легкомыслие. Хотя Жорж вырос и возмужал, и над его верхней губой уже ясно обозначился темный пушок, а летом ему исполнилось целых семнадцать лет, я не понимала, как такого мальчишку можно отправлять на фронт.

Я думала, что к лету смогу уехать. Думала, несмотря на то, что уже осенью произошли очень тревожные события. 9 ноября Собрание приняло декрет, приказывающий эмигрантам немедленно возвратиться во Францию. Давался срок – до 1 января 1792 года. У того, кто не возвратится, будет конфисковано все имущество, их лишат пенсий, званий и чинов. А тот, кто посмеет вернуться тайно после указанного срока и будет уличен в этом, – того будут судить со всей строгостью как изменника родины.

Меня этот декрет, как мне казалось, ничуть не затрагивал. Я полагала, что меня уже давно нельзя назвать эмигранткой и лишить тех остатков имущества, которые я имела. Это была самая большая моя ошибка.

Наступил декабрь, и в Париж пришла зима. Выпал первый снег, тротуары были запорошены. Сена покрылась льдом, движение судов прекратилось. Баржи вмерзли в лед, и от этого с продуктами стало еще тяжелее. Торговцам приходилось перевозить товар с обозами, но на больших дорогах давно уже было небезопасно: там хозяйничали разбойники и голодные крестьяне, у которых новые власти изымали хлеб, а взамен давали кучу ассигнатов – ничего не стоящих бумажек.

И вместе с зимой во Францию пришла новая беда – война. Не слухи уже, а реальный факт. 14 декабря Собрание объявило войну курфюрстам Трира и Майнца, на чьих землях располагались военные лагеря эмигрантов. Курфюрсты особой опасности не представляли. Но всем было понятно, что повлечет за собой этот шаг. За курфюрстов неизбежно вступятся Австрия, Пруссия, Швеция – и так до бесконечности… С подобных мелочей начинались все большие войны.

Я устала от всего этого. Зиму мне хотелось провести вне Парижа. К тому же, собираясь уехать в Вену, я должна была побывать в Сент-Элуа, привести все там в порядок. Я хотела попрощаться с этим чудесным замком. Хотела, чтобы на него еще раз посмотрел Жанно. Запомнил его. Ведь на земле больше не было места, которое было бы мне дороже, чем это.

6

Хлоп! – крепкий снежок угодил мне прямо в щеку и засыпал ворот мокрым снегом. Я рассмеялась.

– Ну, Жанно, довольно! Беги сюда!

Малыш в белой козьей шубке, увязая в сугробах, побежал ко мне. Носик у него был красный – просто как малина. Я подумала, что сегодняшняя прогулка затянулась.