Нежный bar - Дж. Р. Морингер

Поезд в Нью-Йорк был переполнен, и места нашлись только в баре. Я не жаловался. Скрючившись у окна, я потягивал виски и смотрел, как пролетает за окном Коннектикут. Сзади меня сидел священник. Голова его была лысой, за исключением нескольких пучков волос на затылке. Голубые глубоко посаженные глаза, над которыми нависали мохнатые белые брови, внимательно смотрели на меня. Я молился, чтобы он не заговорил со мной.

— Куда вы направляетесь? — спросил священник.

Я медленно повернулся, будто у меня болела шея:

— В Манхассет.

— Манхассет? — удивился он. — Где это?

— Лонг-Айленд, — пробормотал я.

— Манхассет, Лонг-Айленд. Красиво звучит. Ман-хас-сет. Как будто выдуманное слово.

— Так и есть. — Это прозвучало грубее, чем мне хотелось. — Это родина той злой мегеры, Дейзи Бьюкенен.[68]

— И ее мужа-идиота, Тома. — Он поднял свой бокал в молчаливом тосте за меня или за Бьюкененов, я не знал точно. — Едешь домой на праздники?

— Незапланированный отпуск.

— У тебя взволнованный голос, сынок.

— Я только что узнал, что Дейзи встречалась с кем-то еще.

— А-а.

— Простите. Нельзя, наверное, так разговаривать со священником о девушке.

— Чепуха. Я только об этом и слышу все время. О любви и о смерти.

— Ах да. Священники и бармены.

— И парикмахеры. — Он провел рукой по голому черепу. — По крайней мере, так говорят. Давай я попробую угадать. Первая любовь?

— Да.

— «Первая любовь, последняя любовь — какая страсть сильней? Какая справедливей?» Лонгфелло.

Я улыбнулся:

— Моя бабушка читала мне это стихотворение.

Священник продолжал читать:

— «Заря или вечерняя звезда? Рассвет или закат сердечный? Час, когда мы всматриваемся в даль и в неизвестность, и приходящий день глотает тени, — или когда пейзажи нашей жизни позади и вдалеке мерцают некогда любимые места. И сладкие воспоминанья… хм… и сладкие воспоминанья…» Как же там дальше… В любом случае — суть ты понял.

Священник потянулся и сочувственно похлопал меня по колену.

— Позволь мне тебя угостить, — предложил он. — Что ты пьешь, мальчик мой?

Он потряс кубики льда в пустом стакане, как игрок в нарды, мешающий кости.

— Виски, — ответил я.

— Конечно. Что же еще?

Когда он вернулся, я поблагодарил его и спросил, куда он направляется. На религиозную конференцию, сказал священник. Он представлял свою церковь, из маленького городка в Новой Англии, о котором я никогда не слышал. Мы поговорили о религии, и он с восторгом обнаружил, что я недавно прочитал «Исповедь» Святого Августина.

— Ты, должно быть, студент Йеля, — предположил он.

— В настоящий момент — да.

— Ты же не собираешься бросать учебу?!

— Думаю, Йель собирается бросить меня. Из-за моих оценок.

— Оценки можно исправить. Ты умный парень.

— Это сложно, отец. Сложнее, чем я ожидал.

— «Очарование сложности высосало живительные силы из моих вен и забрало веселье и жизнерадостность из моего сердца». Йейтс.

— Йейтс, должно быть, учился в Йеле.

— Если бы учился, ему тоже там было бы тяжело. Творческие личности, понимаешь.

— Вы добры. Но я идиот. В старших классах школы я чувствовал себя Эйнштейном — теперь я понимаю почему. Половина ребят были дураками, вторая половина алкоголиками. В Йеле же дураком оказался я. И чем глупее я себя чувствую, тем реже хожу на лекции, отчего еще больше отстаю и становлюсь еще глупее. — Я откинулся на спинку кресла. — Я собирался поступать в юридическую школу. Но не получится. И я не знаю, как сообщить об этом матери.

— Твоя мать хочет, чтобы ты поступил в юридическую школу?

— Очень хочет.

— А ты сам чего хочешь?

— Не знаю.

— У тебя должны быть какие-то мысли.

— Я просто хочу… писать. — Впервые я произнес это вслух.

— Браво! Благородное занятие! Поэзию?

— В газеты.

— Нет. Ты похож на поэта. Ты дуешься, как поэт. Может быть, романы?

Я покачал головой:

— Я хочу быть корреспондентом газеты.

— Ну, хорошо. — Священник разочарованно замолчал. — Это тоже неплохо.

— Предпочитаю писать истории про других людей.

— А почему не свои собственные?

— Не знаю, с чего начать.

— Ну что ж, в газетах тоже есть своя прелесть, уверяю тебя. Мне нравится каждое утро брать в руки «Таймс» и читать о том, что происходит в мире.

— Скажите это моей матери.

— Она будет счастлива, если ты найдешь свое призвание. И если закончишь университет.

От этого слова у меня внутри похолодело. Я проглотил половину своей порции виски залпом.

— Будь счастлив, — сказал священник. — И тогда твоя мать тоже будет счастлива.

— Держу пари, что вы не единственный сын матери-одиночки.

— Я четвертый ребенок в семье, где было десять детей. Но моей матери хотелось, чтобы я стал священником, поэтому мне не понять твоих мучений.

— Вам понравится в Манхассете. Там сплошь большие католические семьи.

— Похоже на рай.

— Там есть одна улица, на которой много баров. В начале улицы стоит церковь Святой Марии, в конце — абсолютно божественный бар.

— Космология, достойная Данте. За нас? — Священник снова взболтал лед в пустом бокале. Я вынул бумажник из кармана. Он замахал на меня руками. — Я угощаю, — произнес он и направился в бар.

Я ощущал, как виски согревает меня изнутри до самых кончиков пальцев. Интересно, думал я, не подсыпал ли отец Амтрак (это упоминалось выше?) чего-нибудь в мой бокал, но потом выбросил эту мысль из головы.

— Вы знаете, — сказал я ему, когда он вернулся со следующей порцией, — для священника вы очень разумно говорите.

Он хлопнул себя по бедру и расхохотался.

— Это нужно запомнить! О, я расскажу это другим священникам на конференции. — Он сцепил пальцы за головой и посмотрел на меня. — Я думаю, мы пришли сегодня вечером к очень важному решению, Джей Ди.

— Джей Ар.

— Прежде всего ты должен улучшить оценки.

— Я думаю, что да.

— «Уже одно только стремление к недостижимому совершенству, хотя и напоминает бренчание старого пианино, придает смысл нашей жизни на этой бессмысленной звезде». Логан Пирсал Смит.