Враг рода человеческого - Вольфганг Хольбайн

Вой ураганного ветра заглушал все другие звуки, раздававшиеся в комнате. Трое солдат метались в дикой панике, но молодой дежурный офицер до сих пор сохранял хладнокровие. Возможно, это был всего лишь хорошо выработанный рефлекс. Однако, как бы то ни было, только он продолжал действовать осмысленно и целенаправленно. Прикрывая левой рукой лицо от ураганного ветра, этот офицер подбежал к окну и вытолкал мертвеца, стремящегося взобраться в комнату, наружу. Однако при этом молодой человек не рассчитал силы удара — его нога встретила меньшее сопротивление, чем он ожидал, и офицер, потеряв равновесие и зашатавшись, чуть не выпал из окна. В последний момент ему удалось ухватиться за осколки разбитого стекла и удержаться на подоконнике, но при этом он поранил руку до крови.

— Вайкслер! Что все это значит? — закричал он. — Что здесь происходит?

Ураган заглушил его слова, но Вайкслер читал их по движению его губ. Он хотел ответить, но не смог этого сделать. Из глубины снежного вихря вышла целая толпа мертвецов и приникла к разбитому окну. Их пустые глаза умоляюще смотрели на живых людей, дрожащие руки тянулись к офицеру, стоявшему на подоконнике. Мертвецы двигались как бы в замедленном темпе, и молодой человек вполне мог опередить их, но на этот раз скорость его реакции почему-то подвела его. Офицер стоял как вкопанный на подоконнике и смотрел на ожившие трупы, стремящиеся взобраться в помещение на первом этаже, он упустил время, а когда спохватился, было уже слишком поздно. Дюжина рук тянулась к нему, ногти мертвецов впивались в его руки, холодные пальцы хватали его за запястье и шею. В самый последний момент он как будто очнулся, скинул с себя оцепенение и отшатнулся назад. Несколько рук выпустили его из своих смертоносных объятий, но место этих мертвецов заняли другие. Холодные пальцы шарили по лицу молодого офицера, ощупывали его рот, глаза, виски…

Эта сцена выглядела совершенно нереально. Она напоминала один из многочисленных фильмов ужасов И даже для такого фильма все выглядело слишком неестественно. Чего-то недоставало. Вайкслер не успел додумать эту мысль до конца. Внезапно среди завываний снежной бури послышался треск автоматной очереди. Один из мертвецов опрокинулся навзничь и исчез за снежной пеленой, но его место тут же заняли другие. Они наступали на дежурного офицера, оттесняя его вглубь помещения. Мертвецы окружали молодого человека, грозя поглотить его. Он все еще отчаянно цеплялся за оконную раму своими кровоточащими руками. Он все еще был жив.

И теперь уже он не мог умереть. Ожившие трупы вовсе не хотели его смерти точно так же, как они не хотели смерти Вайкслера.

Внезапно Вайкслера осенила догадка. Теперь он наконец понял, что означала мольба, выражавшаяся в глазах оживших мертвецов.

— Не стреляйте! Прекратите стрелять! — прохрипел он.

Его слова потонули в треске автоматной очереди. Придя в отчаянье, Вайкслер повернулся и попробовал вырвать автомат у стоявшего рядом с ним человека. Но солдат так сильно ударил его в грудь, что Вайкслер отлетел назад и снова оказался в коридоре. Но прежде чем он опять обрел равновесие, солдат вновь начал стрелять, делая одиночные выстрелы и выпуская целые очереди.

— Не надо! — кричал Вайкслер. — Не стреляйте! Они просят нас о помощи!

Звуки стрельбы не прекращались, заглушая вой бури. От оконной рамы во все стороны летели куски штукатурки и щепки. Несколько мертвецов были разорваны автоматными очередями на куски, а на спине и бедрах дежурного офицера появились темно-красные быстро расплывающиеся пятна.

Вайкслер, не переставая кричать, устремился вперед и попытался вырвать у стрелявшего солдата оружие. Но и на этот раз он не сумел это сделать, хотя ему удалось повернуть автомат дулом вниз, и солдат расстрелял весь запас патронов в пол.

— Черт бы тебя побрал, ты что, с ума сошел?

Вайкслер получил сильнейший удар в челюсть. Он почувствовал, как распухает его нижняя губа. Один из зубов начал сильно шататься. Однако Вайкслер не выпустил своего противника, а напротив, еще крепче вцепился в его оружие.

Но несмотря на все усилия, он не смог бы предотвратить катастрофу. Трое других военных тем временем тоже вскинули свое оружие и начали стрелять в мертвецов. Вайкслер видел, как их тени шатаются и падают на землю. Автоматные очереди раздирали мертвецов в клочья, отрывали им руки и ноги, превращали их тела в бесформенное месиво.

Солдат, с которым боролся Вайкслер, внезапно выпустил из рук свое оружие. Вайкслер, потеряв равновесие, неловко упал на колени, а солдат, воспользовавшись этим, нанес ему сильный удар кулаком в висок.

Вайкслер не потерял сознание, но тут же упал на бок и в течение нескольких секунд не мог пошевелиться. Когда он вновь пришел в себя, все автоматчики уже расстреляли свои патроны. В комнате бушевал ветер, было очень холодно, и по помещению кружились снежинки. Никаких признаков мертвецов не было видно. Лишь один труп молодого офицера, прошитый автоматными очередями, неподвижно лежал на подоконнике.

Вайкслер, постанывая, попытался встать, но солдат, у которого он только что хотел отобрать оружие, ткнул его в бок. Вайкслер почти не почувствовал боли. Ему было совершенно все равно, что с ним происходит. Неужели эти люди не понимают, что они натворили?

Вайкслер скосил глаза и увидел, что солдат снова собирается пнуть его сапогом в бок. Но в последний момент его остановил кто-то из военных.

— Оставь это! Мы должны поднять тревогу! Кто знает, сколько их еще там, снаружи.

Вайкслер хорошо это знал. Их было около трех сотен. За вычетом тех, кого он сам расстрелял из своего автомата. Но он не мог произнести ни слова. Он просто лишился дара речи, руки и ноги тоже отказывались повиноваться ему. Он чувствовал, что теряет сознание, но ничего не мог с этим поделать.

* * *

Когда они проходили мимо дежурной комнаты, телевизор все еще работал, но теперь уже шел не репортаж с места катастрофы, а рекламная передача. Бреннер отметил про себя, что в помещении все еще никого не было, хотя он различал только очертания предметов и видел не очень ясно. Несмотря на то, что зрение постепенно возвращалось к нему, слух Бреннера был все таким же обостренным. Это удивляло его самого, поскольку он полагал, что начнет хуже слышать по мере того, как зрение будет возвращаться к нему. Вероятно, однако, все было совсем не так, как он ожидал, и способность восприятия не была равномерно поделена между всеми сферами чувств, и когда одна из них отказывала, другая начинала работать с двойной нагрузкой, беря на себя как бы ее функции. Нет, скорее все же дело заключалось в том, что человеческая нервная система обладала огромными резервами, которые включались по мере необходимости. В задачу таких людей, как Шнайдер и его коллеги, входило отыскать эти резервы и помочь им включиться. Эта задача была, во всяком случае, более разумной и благородной, чем калечить здоровых людей, делая из них больных.

Впрочем, это были совершенно неподходящие мысли в данной конкретной ситуации. Бреннер понял, что находится на грани истерики. Он не стал возражать Салиду и мешать ему, когда тот начал без разбора выбрасывать из шкафа одежду — по всей видимости, отделение реанимации в спешном порядке было освобождено для особого пациента, и пожитки прежних обитателей палат не успели вынести отсюда. Салид выбрал для Бреннера одежду, и тот впервые за эти три дня облачился вместо надоевшей ему пижамы в настоящие брюки и куртку и почувствовал себя уже за одно это благодарным арабу. Салид тоже подыскал себе вместо голубого махрового халата какой-то вязаный жакет. Хотя Бреннер плохо видел, он все же понимал, что террорист — а все террористы по представлениям рядового обывателя всегда высоки и широкоплечи — являет собой жалкое зрелище в этом измятом жакете со слишком короткими рукавами.