Сорок лет среди грабителей и убийц - Иван Путилин

Словом, удивление, да и только.

* * *

Подъезжая на другой день к «Золотому якорю», я увидел, что мой вчерашний посетитель уже ожидает меня у подъезда.

Очень предупредительно встретив меня и введя в отдельный номер, он опять бросился на колени и умоляющим голосом стал просить подождать не более получаса, потому что кум его не успел приготовить надлежащего одеяния, дабы предстать предо мной во всей форме своего будущего звания.

В ожидании появления кандидата в палачи я стал расспрашивать Дорожкина, чем он занимается. Совершенно свободно и без всяких оговорок он объяснил, что с двадцати лет жизни он занимался провозом контрабанды, преимущественно чая, но лет шесть тому назад они были пойманы и сидели в тюрьме более двух лет. В тюрьме отец его, бывший шляхтич, умер.

Во время этой откровенной беседы в номер вошел мужчина и, поклонившись мне в ноги, с волнением произнес:

— Будьте отец и благодетель, устройте, чтобы я был палачом. Век за вас буду Богу молиться, все расходы снесу, какие потребуются. Желаю послужить государю.

Я увидел человека лет пятидесяти, роста выше среднего, очень крепкого телосложения, с густыми русыми волосами, подстриженными в скобку, с усами. Одет он был в плисовую черную безрукавку, в такие же шаровары, запущенные в голенища сапог, и в красную рубашку. Безрукавка была перехвачена узким пояском.

— Я, — сказал он, — служил во флоте, вышел в бессрочный отпуск и нынче служу кучером по найму у адмирала Платера. Адмирал мной доволен. Я холостой, не пью и не курю.

На вопрос, почему у него появилось желание быть палачом, новый мой знакомец пояснил:

— Два раза в жизни видел я, как на конной площади палач Кирюшка наказывал убийц. Да разве это палач? Да разве так наказывать надо? Да разве такую для этого надо иметь руку? Эх, прямо вскочил бы на эшафот, значит, да и выхватил бы у него плеть, да и потянул бы… вот как… не «по-кирюшински», а так, что «они» и не встали бы… Силу в этом я необыкновенную имею. Вот уже месяца два я еще больше в этом деле упражняюсь. Каждый день утром по двадцати ударов кнутом каждой лошади даю и вечером повторяю ту же самую порцию. Вот кум видел… Как я вхожу в конюшню, страх на лошадей находит непомерный… Рычат, топочут, брыкаются.

На эти слова кум, то есть Дорожкин, убежденно заметил:

— Точно, как волшебник, даже скот в повиновение привел.

А лошадиный (пока что) палач продолжал:

— И адмирал мной довольны и не раз говорили: «Ну, Семен, преобразовал ты у меня лошадей, едут ровно, останавливаются как вкопанные…» Ваше высокородие, за определение меня в палачи вы и ваше высшее начальство будете довольны.

Эту последнюю фразу Семен Грядущий произнес с особенным ударением. Вслед за тем он вынул из кармана красную феску с большой золотой кистью, надел ее на голову и повелительно произнес:

— Кум! Встань-ка туда у двери… задом!.. Облокотись на дверь, будто представляешь, что приготовился к наказанию. Видели ли вы, выше высокоблагородие, как плетьми наказывают? — обратился он ко мне.

Хотя я и был очень озадачен неожиданностью приготовлений и мог бы, разумеется, прекратить это, ответив, что видел, и не раз, но, заинтересованный исходом, заявил, что никогда не видел.

— Так вот как это производится! — воскликнул Грядущий. — Кум, стой!

С этой грозной фразой будущий палач, у которого в правой руке уже оказалась плеть, а левая была засунута за пояс, в одно мгновение сбросил с себя поддевку, с каким-то остервенением заломив на сторону ермолку, произнес:

— Берегись… — и стал медленно подходить к имевшему в это время очень жалкий вид куму.

При следующем слове «ожгу…» у кума подкосились ноги, и он, не выдержав, воскликнул:

— Кум, не могу больше — страшно!..

— Вот! — обращаясь ко мне, произнес палач. — Ваше благородие, вот моя сила где!

Надо было как-нибудь закончить эту дикую сцену. Я спросил Грядущего, безразлично ли для него, куда бы его ни назначили для исполнения этих обязанностей, и получил ответ:

— Я бы желал в одном из больших городов, там практики больше!..

Узнав от него затем, что сам он из Тверской губернии, я попробовал было заметить, что ведь для испытания способностей его могут послать именно в Тверскую губернию, а там, может быть, к его несчастью, ему придется наказывать не только односельчанина, но даже родственника, на это зверь-человек ответил:

— Да если бы и отца родного пришлось наказывать, так я не пощажу… А ежели он перенесет тридцать ударов, то я буду просить начальство сечь меня, покуда сам не помру.

Сказать по правде, столкнувшись со столь ярким проявлением человеческой жестокости и бездушия, я почувствовал себя отвратительно.

— Вот что, братец, — сказал я Грядущему, — назначение в палачи от меня лично, как ты знаешь, не зависит. О твоем желании и о том, что я видел, передам начальству, как оно решит, так и будет.

Претендующий на должность палача и его кум поклонились мне и предупредительно бросились подать пальто. Подавая его, Грядущий, однако, заговорил опять:

— Вот что, ваше высокоблагородие, когда же мне примерно ждать решения? Потому, ежели что, то я согласен и на преступление-с…

— Это на какое? — невольно спросил я.

— Да так себе… Отвезу Платера в гости, а сам отправлюсь в Шлиссельбург. Продам там лошадей и карету, явлюсь в Новгород, объявлю, что я непомнящий родства — бродяга. Посадят меня, значит, в тюрьму, а там я и заявлю начальству, что желаю быть заплечным мастером.

— Ну, это ты всегда успеешь еще сделать, — сказал я и собрался уже совсем уйти, но кумовья что-то вспомнили и опять захлопотали.

— Ах ты, Боже мой! — воскликнули они. — Да что же это мы!.. Ваше высокоблагородие, выкушайте водочки, вина, закуски, чего вашей душе угодно. Может, прикажете, что на дом прислать?!

Но я стремительно выскочил на улицу.

* * *

На другой день, явившись к обер-полицеймейстеру, графу Петру Андреевичу Шувалову, я подал ему обо всем рассказанном выше докладную записку. Прочитав ее, граф развел руками и сказал:

— Вот подите же!.. Ведь почтенного адмирала я хорошо знаю. Припоминаю, кажется, даже его кучера… Вот вам и загадка. Сидишь себе в собственном экипаже и не знаешь, что за человек такой перед тобой на козлах сидит… Впрочем, я переговорю лично с адмиралом и обо всем ему сообщу.

Несколько дней спустя граф вызвал меня и сказал, что кучер адмирала Платера отослан на испытание в госпиталь, и поручил мне узнать от госпитальных врачей, какого они мнения об этом человеке.

На следующий день утром мой вестовой Сергей сообщил, что человек, недели полторы назад давший ему тридцать копеек, дал ему теперь уже полтинник, лишь бы он доложил о нем мне.

Я велел его впустить. Дорожкин, кум палача-любителя, держа в каждой руке по кульку, вошел и повалился мне в ноги. Из его слов я понял, что он выражает мне благодарность за состоявшееся будто бы уже определение его кума на должность палача, так как он слышал, что Грядущего увезли уже куда-то на «пробу»… Кульки были, конечно, благодарностью кума.