Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

Так что, когда ночью пьяный Котов разбудил нас криком: «Рота, подъём! Форма одежды трусы и ботинки… Построились в центральном проходе», – и мы увидели, как он грубо тащит маленького Мишу за ворот, а тот едва поспевает переставлять ноги, никто Мишу не пожалел, а многие наверняка и обрадовались.

Котов приволок Мишу к центру строя, встряхнул и поставил, как провинившегося ребёнка, перед нами. Форма на нём была помята, на губах виднелась кровь.

– Братцы! – громко и хрипло крикнул Котов. – Хотите спать?

– Так точна, – ответил строй.

– Правильно! – одобрительно провозгласил Котов. – Вы со сранья на ногах. Бегали на зарядку, бегали на построение, бегали и бегали как собаки весь день. Мы вас дрочили, – сказал он и сделал широкий жест в сторону подошедших к нему остальных наших старшин, – мы вам делали тяготы и лишения воинской службы… Мы не дали вам нормально пожрать… Конечно, вы устали и хотите спать… А вот курсант Мхитарян, самый хитрый из армян… Полюбуйтесь на него… Он весь день сидел и рисовал… Никто его не строил, не сказал ему ни одного грубого слова, пальцем не тронул… рисуй только, дорогой товарищ. Бог дал тебе талант! Рисуй… Это мы, скоты: будем бегать, будем гальюны драить, говно руками выгребать… Я, целый старшина, прихожу к нему, постучу, спрошу, всё ли у тебя хорошо, всё ли в порядке? Может, надо чего? Чаю горячего? Сигарету? Пожалуйста! Только рисуй… На камбуз не ходи. Мы тебе сами всё принесём… И супчик ему, и хлеб белый, и котлетка с майонезом… Лично носил… Работай только! Пожалуйста! А он мне, своему боевому старшине, говорит: «Не могу, говорит. Спать хочу…» Что мы все должны сказать Мхитаряну?

– У ссука-а… – ответил наш строй дружно.

На все случаи жизни мы репетировали разнообразные ответы и фразы. Эта была выучена и закреплена на случай осуждения кого-нибудь.

– Мы тут все каждую секунду готовы жизнь отдать за Родину… А он для своих боевых офицеров и старшин не хочет рисовать… Пожалуйста, курсант Мхитарян, нарисуй нам, как ты умеешь, будь добр, у нас руки из жопы выросли… Мы за тебя повоюем… А ты нам просто сделай красиво… Это и есть твоё боевое задание, – говорил Котов нараспев. – Нет!.. Буй вам всем, товарищи военные моряки, сказал Мхитарян… Спать я хочу…

Миша стоял перед нами поникший, опустив глаза в пол. Маленький, помятый… Из нагрудного кармана его робы торчало несколько карандашей и ручек. Внезапно он вытащил один карандаш, перехватил, как нож, и с душераздирающим криком бросился на Котова. Замахнувшись своим жалким оружием, он пробежал два шажка и неуклюже прыгнул. Котов встретил Мишу точным ударом в лицо. Миша упал с ног и отчаянно завыл.

На следующий день курсант Мхитарян сидел на своём месте и рисовал. Если бы не распухшие губы и посиневшая скула, то он сидел бы как ни в чём не бывало.

Когда я, отбыв положенный срок на острове Русский, радостный, навсегда покидал свою учебную роту, чтобы ехать на далёкую морскую базу, где ждал меня корабль и совсем другая корабельная жизнь, я зашёл к Мише в его каморку попрощаться. Он, как всегда, что-то аккуратно выводил тоненьким пёрышком. Печальный и безрадостный. Он оторвался от работы. Мы коротко попрощались.

– Меня командир хочет здесь оставить, – сказал Миша, вернувшись к своему столу. – Я рапорт написал… Прошусь на корабль… Если он меня оставит, я его убью.

Он это сказал так спокойно, и в глазах его блеснуло такое, что стало ясно: Миша не пошутил. Он озвучил приговор. Так я и запомнил Мишу Мхитаряна за тем столом. Тихого, маленького, молчаливого.

Последствия того, что я написал на бумажке, которую сунул Котов во время нашей первой встречи, дали о себе знать недели через три. К этому моменту мы все уже были надломлены и затравлены. Мы уже поняли, что и как всё устроено в Школе оружия, но ещё не научились, как надо себя вести, чтобы меньше страдать, и ещё не зачерствели, чтобы не переживать из-за унижений и издевательств.

Как-то, часа через два после отбоя, когда вся наша рота спала тревожным сном, кто-то вполне деликатно потрепал меня по плечу. Я вздрогнул, проснулся, почти подскочил. Готовый сразу куда-то бежать или закрывать лицо от побоев. Но в роте было тихо, а рядом с моей койкой на корточках сидел Котов, едва видимый в темноте.

–Ччч, – прошипел он, прижав палец к губам, – просыпайся… Не шуми, братву не буди, пусть спят. Давай одевайся, я тебя там подожду.

И это сказал человек, который каждую ночь, а то и несколько раз за ночь, поднимал нас, подгонял, чтобы мы быстро одевались, бил всех, кто попадал под руку, опрокидывал койки и орал, орал, орал.

Я быстро оделся и прибежал к Котову, который был в образе доброго и заботливого старшего товарища совершенно неподражаем и полностью убедителен.

Вообще он выглядел так, как на открытках изображают моряков. Улыбчивый, с румяным, простым и располагающим лицом, со светлыми голубыми глазами и богатыми соломенными усами, которые окончательно завершали образ весёлого, доброго парня. Форма на нём сидела ладно. Бескозырка слегка набок… Классический, надёжный, крепкий и очень обаятельный морячок.

– Пойдём со мной, – сказал он и, приобняв меня за плечо, повёл куда-то. – Слушай, ты написал, что учился на… Не могу вспомнить… Панта… Короче, не помню…

– Пантомима, – сказал я, уже прекрасно зная, кто прячется за милым, дружелюбным образом того человека, который обнимал меня за плечо.

– Точно, – на ходу сказал Котов. – А скажи. Чё это такое? Я вообще не понимаю.

Я не знал, что ответить.

– Ладно, пойдём, – продолжил он, – там братва собралась. Посидим, чаю попьём, расскажешь нам, тёмным, чё это такое… эта пантонима.

Котов привёл меня на какой-то склад, на котором было много неизвестно чего в ящиках, коробках, канистрах. В глубине этого склада пряталась выгородка с дверью. Оттуда доносились голоса.

За дверью оказалась довольно большая комната, в ней стоял плотный табачный дым и ярко горел свет. Там собралось человек десять матёрых парней. Как оказалось, это были старшины других рот и несколько человек из кадровой команды. Все были одеты в брюки от робы и полосатые майки без рукавов. У всех были разного качества и цвета усы, у всех на плечах синели наколотые якоря и военно-морские флаги.

Середину комнаты занимал стол, покрытый газетами. На нём стояли открытые банки консервов, чайник, стаканы, чашки, тарелка с хлебом, большая пепельница, сделанная из срезанной гильзы артиллерийского снаряда.

Все собравшиеся курили, говорили, только один сидел и коряво настраивал потёртую и побитую гитару, всю обклеенную овальными картинками с женскими лицами.

– О, Кот, ты кого привёл? – спросил здоровенный, широкоплечий парень с чёрными, аккуратно подстриженными усами и синим осьминогом на плече. – Очередной артист? Алло, мы ищем таланты?

– Ага, – сказал другой здоровяк и усач, – в прошлый раз нам Высоцкого дятел спел… Где ты их берёшь, а, Кот?

Котов явно в этой компании был не на первых ролях.