Христианство. Как все начиналось - Геза Вермеш

...

В конце концов, александрийский дуэт, Александр и Афанасий, выдвинул замечательную антиарианскую формулу: Сын «единосущен» (омоусиос) Отцу. Ею не пользовались широко до Собора, но она и не родилась в голове Александра и Афанасия (хотя, конечно, отражала их ход мыслей). Александр говорил, что Сын присутствовал вечно: рождение Сына свершилось не в каком-то интервале времени и не из ничего, а в вечности и из собственной сущности Отца. Афанасий в свою очередь утверждал, что Христос есть «всесовершенный плод Отца, единственный Сын, неизменяемый Отчий Образ» ( Слово на язычников , 46). [42] Никто из них не считал слово «омоусиос» козырным тузом. Арий ехидно говорил, что символ веры его оппонентов есть не более чем утверждение, что Бог вечен, Сын вечен, и Сын – от самого Бога (см. Епифаний, Панарион , 69.6).

Откуда же взялось слово «омоусиос»? Со времен Адольфа фон Гарнака часто говорили, что это понятие ввел испанский епископ Осий.2 Однако это не факт. Соответствующее латинское слово consubstantialis вроде бы не отражено в сохранившихся доникейских источниках. Как мы помним, у Тертуллиана Отец, Сын и Дух «имеют единую сущность, единое положение и единое могущество, ибо Один Бог…» ( unius substantiae et unius status et unius potestatis quia unus Deus Против Праксея , 2.4). Отсюда выводят, что «омоусиос» есть unius substantiae («единая сущность»). Однако эта теория сомнительна по двум причинам. Во-первых, латинские источники данного периода обычно не переводят «омоусиос» словом consubstantialis , а дают его в латинской транслитерации. Взять, к примеру, Илария Пиктавийского: его латинский перевод Никейского символа веры содержит фразу unius substantiae cum Patre quod Graece dicunt homoousion («…единосущного Отцу, по-гречески омоусиос»). Вовторых, сомнительно, чтобы ортодоксальные епископы Никеи взяли за образец «еретика» Тертуллиана.

Более убедительно другое объяснение, на первый взгляд, неожиданное: понятие «омоусиос» привез в Никею Арий . В письме, написанном в 320 году с целью убедить Александра Александрийского снять отлучение, Арий ввел слово «омоусиос» в христологическую дискуссию с целью показать его неадекватность в вероучительном плане. Арию не нравились манихейские ассоциации данного термина. Вот релевантный отрывок:

...

Сам того не желая, новаторским представлением о «единосущии» Арий предоставил оппонентам знамя, вокруг которого они могли сплотиться и провозглашать изображенный на нем девиз: Сын «единосущен» ( омоусиос ). По настоянию антиарианских епископов тезис о единосущии был вставлен в официальное вероопределение, и всем членам собора было велено подписать полный текст вероопределения вместе с четырьмя приложенными к нему анафемами, направленными против конкретных учений Ария.

Вот текст этого вероопределения. Курсивом мы выделили антиарианские места:

...

Так Иисус стал считаться полностью Богом, и точки над «и» расставили…

Или нет? Формулировки вероопределения были несколько расплывчатыми, и хитрые проарианские клирики сказали «аминь», вложив в них собственное понимание. Поскольку текст одобрил сам император, отказ ставить подпись было делом опасным: диссидентам угрожало уголовное преследование.3 Поэтому иерархи, не желавшие лезть на рожон, решили подстроиться. Подписи поставили и Евсевий Никомедийский и («ради мира») Евсевий Кесарийский, хотя и были огорчены анафемами. Увильнул даже Арий, которому Константин велел быть на Соборе: подписал вероопределение, хотя и с примечаниями. Согласно Евсевию Кесарийскому, из 220 отцов Собора лишь два ливийских епископа проявили упорство. Их низложили и отправили в изгнание. Ария тоже сослали в Иллирию, судя по всему, из-за его примечаний (Созомен, Церковная история , 1.21.4–5). Однако пару лет спустя император разрешил им вернуться. Они были восстановлены в своих должностях.

Письмо Константина Арию приведено у церковного историка Сократа Схоластика ( Церковная история , 1.25).4

...

Арий письменно признал никейское вероопределение и вернулся в Александрию, но там его не принял Афанасий, который тем времени унаследовал епископскую должность (Сократ Схоластика, Церковная история , 1.26–27).

Казалось бы, сторонники «омоусиос» одержали победу. Однако этот христологический спор длился еще полвека. Иногда брали верх и ариане, как явствует из иронической реплики Иеронима после собора в Ариминиуме (Римини) в 359 году: «Весь мир вздохнул и с удивлением обнаружил себя арианским» ( Ingemuit totus orbis et Arianum se esse miratus est ).5

Закончился спор в 381 году, когда император Феодосий I запретил арианство. Омоусианство выиграло бой и отныне подпитывало догматическую эволюцию, начатую в Никее. На второй план отошел образ Иисуса из Назарета, бродячего проповедника, который некогда ходил по скалистым дорогам Галилеи с вестью о скором явлении дня Господня. Богословы говорили, что Иисус есть единосущный, единородный Сын Бога Отца, совечный и соравный Богу. Мысль о богочеловечестве Христа развил Эфесский собор 431 года, а Халкидонский собор 451 года осудил монофизитство и объявил, что у Христа было две природы, божественная и человеческая. Монофизиты думали иначе: божественная природа воплощенного Христа полностью поглотила человеческую. Однако, как заметил Карл Ранер, великий богослов ХХ века, криптомонофизитство всегда доминировало в христианской мысли.6 То есть на словах человеческое начало Иисуса признавалось, но де-факто он все больше воспринимался как трансцендентный Бог, а не как реальный человек из плоти и крови. Начиная с Никеи и до Реформации (да и позже) тон в христианстве задавало интеллектуальное и даже философское согласие, верность ортодоксальной догме церкви.