Гонконг - Николай Задорнов

– Нет. Этого нельзя, – ответил Пушкин.

Коосай, кажется, обиделся.

– Но я назначил вас переводчиком, как гражданское лицо, с правом жить в отеле и ходить в город. Что вам еще? У нас переводчик – лицо очень уважаемое, а не шпион, как принято у вас и у китайцев. Наши переводчики на переговорах сидят рядом с высшими дипломатами, а не ползают перед начальством как черепахи. Обычно такие переводчики, как наш Осип Антонович, становятся учеными, профессорами.

– Нет, я хотел бы стать офицером.

– Какой же вы решили прочесть доклад на этот раз? – спросил Шиллинг.

Немного поговорили про китайское общество. Про название доклада Точибан ничего не сказал. Он попросил позволения еще раз поехать в Китай.

– Как в Китай? – поразился Александр Сергеевич. – Это что за новость!

– На другую сторону пролива, – сказал Прибылов.

– Зачем? – спросил Гошкевич.

– Сиритай лес... изучать!

Офицеры оживились. Все согласны, что японцу можно съездить. Тем более что он там, оказывается, уже был, уверяет, что случайно.

– Но и нам бы интересно, – сказал Сибирцев. – Я бы, например, поехал с удовольствием.

Обратились в Сити-холл. На другой день отправились на берег с разрешения властей в сопровождении молодого английского офицера и переводчика-китайца, бегло говорившего по-английски.

Офицер довел до пристани, сказал, что дальше не пойдет, тысячу раз там бывал. Проводил, чтобы видела полиция и лодочники, что поездка с разрешения властей.

– Можете нанять любую из лодок.

Китаянка стояла на корме с длинным веслом, поворачивая его как винт, и при этом как бы слегка пританцовывала, покачивая бедрами. На ней опрятный, блестевший на солнце шелковый костюм, почти белый, но с розовым прицветом, как у нежных гвоздик: кофта, штаны выше щиколоток. Ноги босы и сильны.

– Здравствуйте, душенька Лю! – ласково сказал ей Алексей. – Это знакомая. Вы помните, в день нашего прихода она была на палубе, – обратился он к товарищам.

Кажется, Сибирцев видел ее не только на корабле. Коосай недоволен, ревнует. Неужели полагает, что все женщины Японии и Китая должны быть увлечены только им?

– Мисс говорила мне о вас... Я передал вам ее привет!

Каждый раз, поворачиваясь лицом, девушка улыбалась Сибирцеву. Гребет как танцует. Чем не кабаре на бедной лодке! Скуластенькое лицо, но не скуластей, чем у европеянок. Челка на лбу и красная роза в прическе. Китаянки не шли ни в какое сравнение с японками. Те скромны, тихи, тише воды ниже травы. Тихие омуты! Многочисленные перевозчицы в Гонконге держатся так, словно чувствуют себя дочерьми великого народа. Какие все красавицы!

Когда перевоз подошел к другому берегу, Точибан вдруг сказал Алексею по-русски, что он близко знаком с младшей сестрой этой лодочницы и у него было странное чувство: в страсти он хотел зарезать ее...

Переводчик в белой шляпе, сойдя на берег, сказал:

– Пожалуйста...

Он показал на фанзы крестьян под соломенными крышами. Над ними высилась бесплодная на вид, каменистая кулунская сопка. С другой стороны по берегу – груда лачуг и такая же груда лодок. Настоящие трущобы, отплывшие от города и приставшие у другой стороны пролива.

– Идите куда хотите, – сказал переводчик.

Гошкевич с Точибаном и Сибирцев пошли в деревню. Крестьянин обедал с сыновьями и работниками на циновках под навесом из рисовой соломы. Он угостил рисом и чаем. Удивился, когда Гошкевич заговорил по-китайски. Хозяин показал свои поливные поля. Хлеб и гаолян росли на гребнях, на покатых грядках. Рис в углубленных квадратах. Работник качает журавлем воду из колодца и непрерывно сливает ее в желоб. Вода разбегается по канавкам. Тут же замешены в вонючих ямах удобрения. Китаец сказал, что раньше здесь очень страшно было жить, нападали хунхузы. Теперь пираты боятся гонконгской полиции.

На горе сорвали несколько интересных, еще невиданных цветов.

Свечерело, и деревня притихла. Что-то настороженное, таинственное, ожидание какой-то опасности почувствовалось, как будто эта маленькая деревня готова к духовному единоборству с огромным богатым городом за проливом. Видимо, весь народ у них живет в таком состоянии.

Гошкевич сказал, что мы мало знаем Китай, мало с ним соприкасаемся, что у нас нет ни одного развитого портового города на тихоокеанском побережье, откуда мы могли бы торговать, общаться с ними. В Петербурге, в Москве сколько ни рассказывал про Китай наш Иакинф Бичурин – почти без толку. Сам Гошкевич и все, кто жил в Китае в пекинской миссии, по мере сил пытаются объяснить, сделать популярным все китайское. Но такие понятия, как «китайские церемонии» или «китайская грамота», укоренились не только у нас, а и во всей Европе. Басни всяческие измышляются.

Сэр Джон всякое дело в жизни доводил до конца. Он выбрал время и почитал дочери поэмы Пушкина по-русски и сразу переводил. Ему самому понравилось. Впервые в жизни!

Все же английские читатели не примут! Или еще хуже:

Сейчас под Севастополем казачья конница, может быть, так же рубит. Кого же! Что же это за мотив поэзии!

На днях прочел в американской газете, что казак под Севастополем сказал про английских солдат: «Красивые ребята: рубить жалко!» Разве мы когда-нибудь жалеем гибнущих русских? Чем больше гибли и мерли, тем облегченней себя чувствовали!

Карамзин был недоволен. Узнал, что у нас считается, что войну с Наполеоном выиграли мы, а им помог мороз.

Или еще хуже:

Это про Мазепу? А Мазепа у Байрона? Там он иной!

«Кавказский пленник»! Прекрасная поэма о любви к пленнику, смысл глубок, неизбежность грядущего сближения враждующих народов... Всепобеждающее чувство любви! Гуманизм! Но тут же:

Нет, в свое время я был все же прав. А теперь уже поздно исправлять ошибки! Да и книга о Сиаме на мне! Европа занята новыми идеями, интересы явились к Южной Азии, к южным морям и Японии, кроме того, губернатор должен изучать, готовиться к новой войне с Китаем!

прочитал Боуринг вслух, и окончания губы не выговорили. Ответил сам себе мысленно: «Конечно! Неужели резня лучше?..»