Из жизни двух городов. Париж и Лондон - Джонатан Конлин

Сен-Пьер также выражал обеспокоенность тем, что многие общественные сады, такие, например, как Тюильри, на деле оказывались недоступны простым людям — ведь на входе стояла вооруженная охрана. Предвосхищая возможные аргументы, что «массы» немедленно испортят или уничтожат памятники архитектуры, Сен-Пьер выдвигал мысль, что как только массы поймут, что «Элизиум» принадлежит им, они станут вести себя по-другому, не как вандалы. «Они сами будут следить за своим поведением, и гораздо тщательнее, чем любой швейцарский караул». Сен-Пьер также предположил, что, как и в случае с садами развлечений «Воксхолл», новый вид общественного пространства вызовет к жизни и новые формы общественного поведения, основанного на самоконтроле, а не на ужесточении запретов. Патриотические настроения писателя предвосхищали строгое «благочестие» режима, пришедшего к власти после революции 1789 года. Кстати, революционные власти хотели сделать кладбища Парижа европейской «столицей добродетели». Римские тоги, девственницы с пылающими щеками и кремационные костры, — все эти театрализованные представления, демонстрировавшие Культ Верховного Существа — Робеспьера, — придавали массовым гуляньям атмосферу эгалитарного рая, без классового и социального расслоения. И все же революционные идеалы почему-то обошли стороной вопросы захоронений. Национальное собрание, а затем Директория проигнорировали предложения, выдвинутые архитектором Антуаном Водуайе, который хотел превратить Елисейские поля в voie d’honneur — «дорогу чести» — по подобию античной Áппиевой дороги, самой знаменитой из древнеримских дорог, с гробницами героев по обеим сторонам. В апреле 1791 года церковь Святой Женевьевы архитектора Суффло на Мон-Сен-Женевьев была переименована в Пантеон, став своего рода «Валгаллой» для национальных героев. Для создания траурной атмосферы окна церкви наглухо забили ставнями, но предложение окружить храм пейзажным парком-кладбищем, выдвинутое некоторыми писателями, не было реализовано. Пантеон так и остался стоять на лысом участке грязноватого пустыря, а мертвых продолжали свозить во «временные» общие могилы, вырытые на Монпарнасе, Монмартре, Ла-Маргерит, у больницы Шарите, на улице Вожирар, в Кламаре, а также рядом с парком Монсо. В каждой могиле помещалось от 1200 до 2000 трупов. Их слегка припорашивали негашеной известью — в основном, чтобы отгонять бродячих собак. Несмотря на все республиканские идеалы и культ павших героев, во времена революции условия захоронения большинства парижан стали еще более убогими, чем раньше.

По какой-то причине исключение было сделано для погибших во время революционных беспорядков. После мятежей, прокатившихся за несколько месяцев до взятия Бастилии, «сентябрьских убийств» 1792 года и других волнений, мертвые тела стащили в катакомбы, где их вначале впервые выставили напоказ (для того, чтобы родственники могли опознать пропавших членов своих семей), а затем оставили внутри, замуровав вход. Конечно, это не может быть расценено как полноценное захоронение, поскольку происходило в очередной заброшенной каменоломне, и все же положение этих покойников было не в пример лучше тех, кто оказался в другой каменоломне, на Монмартре (теперешняя улица Куленкур). Там мертвецов бросали как придется, вповалку, к тому же под открытым небом. Когда архитектор Пьер-Луи Редере предложил устроить сдвоенные кладбища, с «Элизиумом» для добродетельных граждан и простой выгребной ямой для преступников, под «выгребной ямой» он имел в виду захоронение на Монмартре. Как сказал мэр первого округа, «это не кладбище, а бездна, ведущая прямо в ад».

Перемены начались в 1799 году, когда Наполеон сверг Директорию и провозгласил себя сначала первым консулом, потом пожизненным консулом, а в 1804 году — императором Франции. Высокие идеалы Революции постепенно выродились в цареубийство, гражданскую войну, террор 1793 года, а затем и в общеевропейскую войну. В те годы население Парижа сильно уменьшилось. Не только в результате «сентябрьских убийств» или казней на гильотине, хотя крови там было пролито немало, но и в связи с прекращением иммиграции, и началом обратного процесса: теперь люди бежали из Парижа от голода, холода и страха неизвестности, что поселились на улицах французской столицы.

Конкордат, который Наполеон заключил с папой Римским в 1801 году, принес стране долгожданную политическую стабильность и разрядил напряженность между церковью и государством. Народу было разрешено праздновать как Пасху, так и Шаббат: в отличие от Робеспьера, у Наполеона не было желания создавать собственную религию. В 1799 году Национальный институт наук и искусств объявил конкурс с Гран-при за успехи в архитектуре за лучший дизайн «Элизиума, или городского кладбища».

В основном, поданные на конкурс работы своими жесткими, классическими формами и огромными размерами напоминали грандиозные, но крайне непрактичные конструкции Этьена-Луи Булле[96]. Тем не менее, префект Парижа Никола Фрошо решил действовать. Фрошо был избран в Учредительное собрание в 1789 году, во время террора заключен в тюрьму и освобожден после падения Робеспьера. Став после реставрации членом государственного совета, Фрошо вскоре подал в отставку, заняв по приказу Наполеона в 1800 году должность префекта Сены и Парижа. В этой должности он прослужил до 1812 года; благодаря усилиям Фрошо к концу его службы проблема отвратительного состояния парижских кладбищ была в большой степени решена.

Указом 12 марта 1801 года, Фрошо приказал создать три кладбища: на севере, юге и востоке Парижа. Он также предложил министру внутренних дел Шапталю превратить парк Монсо (конфискованный революционными властями в 1793 году) в настоящее «парковое кладбище». Хотя этот план реализован не был, правительство округа Сены выделило территории на Монмартре и больничного кладбища Шарите под общественные могильники в декабре 1802 и марте 1803 года соответственно. А уже в марте 1804 года Фрошо выкупил территорию имения Мон-Луи и занялся ее переустройством, хотя полуразрушенное здание семнадцатого века, принадлежавшее еще Лашезу, продолжало стоять до 1819 года, а новую часовню построили лишь в 1825 году. Небольшое Западное кладбище открылось в Пасси в 1820 году, а Южное (Монпарнасское) кладбище, гораздо большее по территории — в 1825 году, однако ни у кого не возникало сомнений, что Пер-Лашез — самое значительное из всех. Императорским декретом о захоронениях от 12 июня 1804 года Наполеон закрепил нововведения, запретив хоронить покойников в пределах города и в общих могилах.

Склон холма, на котором раскинулось Пер-Лашез, поднимается на двадцать семь метров от бульвара Менильмонтан до вершины холма Мон-Луи. Хотя западный склон холма спускается вниз пологими террасами, с остальных трех сторон его рельеф состоит сплошь из небольших хребтов и косогоров. Проект кладбища был поручен Александру-Теодору Броньяру, пожилому шестидесятипятилетнему архитектору, создавшему дизайн парка Мопертюи, упомянутого выше, и будущему проектировщику парижской Фондовой биржи.

Созданные Броньяром проекты эффектной центральной арки и пирамидальной часовни вначале были отвергнуты из-за дороговизны, но после смерти архитектора в 1813 году все же частично воплощены в жизнь. В парке Броньяр оставил фонтаны и деревья, посаженные иезуитами, создав лишь несколько уединенных уголков, получивших названия «Роща Клэри» и «Драконова чаща». Хотя Броньяр проложил прямые дорожки с такими элементами формального сада, как rond-points — круглые площадки — он все же не поддался искушению окружить кладбище решеткой, подобной той, которую Булле описал в своем «Очерке об искусстве». К слову сказать, и Броньяр, и Фрошо, умерший в 1828 году, похоронены на кладбище Пер-Лашез. Дальняя западная сторона кладбища была отведена под могилы бедняков (индивидуальные, не общие), а оставшуюся основную территорию городские власти намеревались распродать наполеоновским придворным, известным военачальникам, художникам, писателям и крупным бизнесменам. Кстати, многие из них были похоронены на общественные деньги — Сен-Пьер наверняка приветствовал бы такой гражданский энтузиазм. Египетские обелиски и римские саркофаги группировались в хорошо продуманные «кварталы»: таким образом, у посетителей возникало чувство, будто родственные души мирно беседуют и после смерти. Обелиск маршалу Массена доминировал над одной из площадок.