День Праха - Жан-Кристоф Гранже

— В шестнадцатом веке баптизм физически преобразил их. Милость Господня излилась на этих людей, и были они спасены, и получили Божию заповедь: создать и укрепить новый, чистый род человеческий. Некое подобие Адама из Пятикнижия.

Майор слушал очень внимательно: Антуан не любил повторять сказанное.

— И вот они решили переродиться — в буквальном смысле слова. То есть вывести на протяжении поколений единую, одинаковую породу. Клонов, если хочешь.

— То есть они практикуют инцест, чтобы воспроизводить людей с одной и той же ДНК?

— Именно так. И технология та же, что у животноводов. Например, если лошадники хотят усовершенствовать некое качество в рамках одной породы, то наилучшее средство для этого — спарить кобылу с ее собственным жеребенком.

— Но ведь такой метод чреват болезнями и врожденными уродствами.

— Верно. Зато те, кто выживает, получают улучшенную ДНК.

— Вдобавок инцест запрещен законом.

— Вашим законом. А Посланникам на него плевать. Впрочем, у них там давно уже неизвестно, кто кем и кому приходится. Их подлинное гражданское состояние остается тайной, а ДНК так сблизились, что инцест стал естественным способом продолжения рода.

Давно пора было наложить руку на эту тайную генеалогию, на это уродливое дерево, чьи ветви врастали сами в себя, неразличимо спутываясь между собой. Вот где таилась цель убийцы — теперь Ньеман был в этом уверен.

— Откуда ты все это знаешь?

— Достаточно хоть немного вникнуть в данную проблему. Эти сведения вполне доступны. Некий персонаж систематизировал их еще в прошлом веке.

— Отто Ланц?

Это имя вырвалось у Ньемана спонтанно, он даже подумать не успел.

— Человек, который был их мессией и вместе с тем злым духом. Это он убедил их сблизить еще теснее свои брачные союзы. В результате инцест стал их главным законом жизни.

Ну вот, за один короткий разговор с этим небесным странником Ньеман узнал о секте куда больше, чем за все время пребывания в Бразоне. С него и надо было начинать.

Но майор хотел прояснить еще два конкретных факта:

— Эти кровосмесительные браки неизбежно породили наследственные рецессивные болезни и физические уродства. Ты что-нибудь знаешь об этом?

— Ничего не знаю. Они это тщательно скрывают.

— Мы, кажется, определили, кто был их лечащим врачом…

— Вот тут тебе и карты в руки.

— …но он стал последней жертвой убийцы.

Ньеман надеялся расшевелить своего собеседника, затронув криминальный аспект этого дела. Напрасный труд: все равно что захотеть вызвать землетрясение на Масличной горе[114]. И все же майор сделал еще одну попытку:

— Убийства явно связаны с этими генетическими заболеваниями.

— В каком смысле?

— Мы это расследуем, и ты можешь мне помочь.

— Я не сыщик и не врач. Скажи, чего конкретно ты ждешь от меня?

— Тебе что-нибудь говорит такое сочетание букв — MLK?

В ответ Антуан разразился речью, схожей с рассуждениями Козински. Все та же история с западносемитскими корнями. Согласные, которые означают «короля» или «быть королем», но требуют вокализации, чтобы уточнить их смысл…

— Однако самое важное — увидеть контекст цитаты, — заключил отшельник.

— Ну а кусок угля? — спросил разочарованный Ньеман.

— Не понимаю, о чем ты?

Только тут Ньеман осознал, что в спешке упустил эту подробность.

— Где-нибудь в Библии говорится о древесном угле?

— Уголь может стать карой Господней.

— Как это?

— В Книге псалмов написано: «Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его. Дождем прольет Он на нечестивых горящие угли, огонь и серу…»[115]

— И все?

— Все.

— Значит, уголь не имеет какого-то символического значения?

— Никакого.

— А есть ли в Библии какое-нибудь упоминание о камне во рту?

— Нет.

Вот тут-то Ньеман и решился вытащить фотографии покойников.

— Что ты можешь об этом сказать?

У Антуана была особая манера держаться: он слегка откидывал голову назад, и эта поза говорила о врожденном чувстве превосходства над окружающими. Эдакий король в стране лишений, скитаний и молитв…

Истерзанные останки Самуэля. Располосованный торс Якоба. Лежащие рядом трупы Посланника и врача в морге Бразона. Но казалось, на отшельника все это не произвело особого впечатления. Он перебирал снимки гибкой рукой с расставленными пальцами, и при каждом движении его перстни постукивали о край стола.

— Повторяю: я не сыщик и не врач, чего же ты от меня хочешь?

Ньеман открыл другую папку, с фотографиями свода часовни Святого Амвросия.

— Во-первых, уцелевшие фрески.

— Ну что — банальные иллюстрации сцен из Нового Завета, — прокомментировал Антуан. — Я бы отнес их к двенадцатому веку… Совершенно неинтересные.

И тут произошло маленькое чудо. Увидев потусторонние лики скрытых фресок, Лехман даже вздрогнул. Сам Ньеман и Деснос тоже были потрясены их видом. Но Антуан не выглядел шокированным или потрясенным. Скорее очарованным. Эти экстатические образы явно заворожили его. Более того, были ему близки и понятны. Он смотрел на них так, словно вернулся на землю обетованную.

— Радиографию делали?

— Да, их обнаружили под внешней росписью.

— Значит, те, что относятся к семнадцатому веку, фальшивки.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что эти росписи сделаны Отто Ланцем.

Ньеман довольно ухмыльнулся. Правильно он поступил, что вытащил этого анахорета из кокона его молчания!

— Ты что, уже видел их когда-нибудь?

— Нет. Но я знаю все остальные его работы.

Значит, где-то существовали другие произведения Отто Ланца и их можно было видеть?! Ньеман не слишком далеко продвинулся в своих розысках и сознавал, что уже слишком поздно все начинать сначала. Но зато теперь у него есть хотя бы этот кладезь информации. Колодец с прозрачной водой посреди бесплодной пустыни.

— Здесь он имитировал стиль раннего Средневековья, — продолжал облат. — Однако и фигуры, и лица вполне характерны для его творчества. Никаких сомнений.