Перед изгнанием. 1887-1919 - Феликс Феликсович Юсупов

– Я загнанный зверь, – говорил он. – Все аристократы хотели меня сокрушить, потому что я им перешел дорогу. Зато народ меня уважает, потому что я в кафтане и смазных сапогах, стал советником государя и государыни. Это Божья воля. Это Бог дал мне силы. Я читаю самые сокровенные мысли в сердцах людей. Ты понимаешь, ты мне поможешь. Я тебя кое с кем познакомлю… Это принесет тебе деньги. Впрочем, может быть, ты в них не нуждаешься; может быть, ты богаче самого царя. Ладно, отдашь эти деньги бедным. Всякий рад иметь еще больше.

Раздался резкий звонок. Распутин вздрогнул. Видимо, он кого-то ждал: но за разговором со мной совершенно забыл о свидании. Возвращенный к действительности, он, казалось, боялся, как бы пришедшие не увидели меня у него.

Он поспешно поднялся, отвел меня в свой кабинет и тут же вышел. Я слышал, как он, пошатываясь, шел в коридор. По дороге зацепил что-то, уронил и выбранился. Ноги его не держали, но он был в ясном сознании.

Послышались голоса пришедших в столовой. Я приложил ухо, но разговор велся негромко и нельзя было понять, о чем говорили. Столовая отделялась от кабинета только маленьким коридором. Я тихонько приоткрыл дверь и увидел в столовой «старца», сидевшего на том же месте, как и при разговоре со мной за несколько минут до этого, в окружении семи довольно неопрятных индивидов. Четверо из них были явно еврейского типа; трое белобрысы и странно похожи друг на друга. Распутин говорил оживленно. Его посетители делали записи в блокнотах, тихонько переговаривались и время от времени смеялись. Это была прямо группа заговорщиков.

Меня пронзила мысль: не «зелененькие» ли это, о которых говорил мне Распутин? Чем больше я их изучал, тем меньше сомневался, что вижу шпионскую банду.

Я с отвращением отошел от двери, мне хотелось ускользнуть, оставив это проклятое место, но в комнате, где я находился, был только один выход, и нельзя было уйти незамеченным.

Через некоторое время, показавшееся мне вечностью, Распутин вернулся. Он был очень весел и доволен собой. Чувствуя, что не могу совладать с отвращением, я поспешно его покинул и вышел почти бегом.

* * *

Каждый мой визит к Распутину подтверждал уверенность, что он был причиной бедствий России и что с ним исчезнет сатанинская власть, околдовавшая императора и императрицу.

Казалось, сама судьба вела меня к нему, чтобы я своими глазами увидел его пагубную роль. Тогда зачем ждать? Беречь его жизнь значило увеличить число жертв войны и продлить несчастья страны. Был ли в России хоть один честный человек, не желавший искренне его смерти?

Речь шла теперь не о том, чтобы узнать, должен ли исчезнуть Распутин, но лишь о том, я ли должен его сокрушить. Первый наш план убить его в собственной квартире мы отвергли. В разгар войны, в момент, когда готовилось большое наступление и при той взвинченности умов, открытое убийство Распутина могло быть истолковано как демонстрация враждебности к императорской семье. Надо было заставить его исчезнуть так, чтобы никто никогда не узнал ни обстоятельств смерти, ни имен тех, кто это сделал.

Я предполагал, что депутаты Маклаков[160] и Пуришкевич, яростно нападавшие на «старца» с трибуны[161], смогли бы дать мне совет и, может быть, помочь. Я решил обратиться к ним. Мне казалось важным добиться участия в этом людей разных кругов. Дмитрий принадлежал к императорской семье, я сам был из знати. Сухотин – офицер, и хотелось, чтобы среди нас был и представитель Думы.

Сначала обратился к Маклакову. Наш разговор был коротким. Я в нескольких словах изложил свой план и спросил его мнение. Маклаков уклонился от определенного ответа. Нерешительность и недоверие сквозили в его вопросах.

– Почему вы обратились именно ко мне?

– Я был в Думе и слышал вашу речь.

Убежден, что в глубине души он одобрял мое намерение. Но его поведение мне не понравилось. Не доверял ли он мне или боялся быть замешанным в опасном приключении? Как бы то ни было, я быстро понял, что на него рассчитывать не приходится.

Совсем иначе меня принял Пуришкевич. Только я заговорил о намерении покончить с Распутиным, как он заверил меня в своей поддержке с его обычными живостью и пылом. Он хотел было меня предупредить, что Распутин очень осторожен и до него нелегко добраться.

– Это уже сделано, – сказал я.

И рассказал о своих визитах к «старцу» и наших беседах. Я сказал ему о великом князе Дмитрии, капитане Сухотине, а также о моем визите к Маклакову. Осторожность последнего его не удивила. Он пообещал поговорить с ним и попытаться убедить присоединиться к нам.

Пуришкевич также считал, что Распутин должен исчезнуть тайно. Встретившись с Дмитрием и Сухотиным, мы решили, что яд – самое надежное средство для того, чтобы убить «старца», не оставив следов убийства.

Наш дом на Мойке был выбран местом казни. Помещение, которое я устроил в подвале, прекрасно подходило для выполнения задуманного плана.

Это решение сначала возбудило во мне чувство протеста: перспектива завлечь к себе человека и убить его заставляла леденеть от ужаса. Каков бы ни был этот человек, я не мог решиться на убийство гостя.

Друзья разделяли мои угрызения, но после долгих споров договорились ничего не менять в наших планах: надо было спасать страну любой ценой, даже переступая самое законное отвращение.

Мы согласились на пятого сообщника, которого предлагал Пуришкевич, медика из его группы, доктора Лазоверта. Решено было дать Распутину дозу цианистого калия, достаточную, чтобы убить мгновенно. Я должен был остаться с ним наедине, когда он придет. Остальные должны были быть готовы помочь мне силой в случае необходимости.

Каковы бы ни были результаты нашего поступка, мы условились никогда не раскрывать нашего участия в убийстве Распутина.

Несколько дней спустя после нашего разговора Дмитрий и Пуришкевич уехали на фронт.

Ожидая их возвращения, я вновь пошел, по совету Пуришкевича, к депутату Маклакову и был приятно удивлен перемене в его поведении. Он одобрял наши планы, но, когда я предложил присоединиться к нам, ответил, что, очень вероятно важные дела вынудят его уехать в Москву к середине декабря. Я доверил ему тем не менее, наш план во всех подробностях. Он слушал очень внимательно… но не выразил никакого желания принять активное участие в заговоре.

Когда я уходил, он пожелал мне удачи и подарил резиновую дубинку.

– Возьмите на всякий случай, – сказал он, улыбаясь.

* * *

Всякий раз, встречаясь с Распутиным, я испытывал отвращение